Лопъяльский приход, с. Черемисский Сабуял, Митрохиной

Ульяне>>.

—От отца! —обрадовался Мичи, но тут же

нахмурился: —Погоди, погоди, это не отцовская

рука...—Он достал из конверта листок, прочел

вслух: —<<Вдове унтер-офицера Кирилла Митрохина

Ульяне Митрохиной. Ваш муж унтер-офицер Пятого

полка Восточно-Сибирской стрелковой дивизии Митрохин

Кирилл Степанович погиб смертью храбрых

в сражениях на Ляодуне...>>

Читать дальше Мичи не мог, буквы поплыли

у него перед глазами, на бумагу упала тяжелая

слеза. Он отвернулся к окну.

Васли низко опустил голову.

В это время прозвенел звонок. Все ученики

разошлись по классам. В коридоре остались только

Мичи и Васли.

—Иди на урок, Васли,—глухо сказал Мичи.— Иди, учись.

Васли положил руку ему на плечо.

—А ты?

—Моя учеба кончилась. Я теперь в семье за

старшего. Мать больна, все ждала отца, день и ночь

ждала...

Когда Мичи Митрохин уходил домой, весь класс

вышел его провожать. Но дальше всех по большому

Беляморскому тракту проводил его Васли.

Друзья долго стояли на Патайском холме, ожидая

попутную подводу. Обычно здесь проезжает

немало телег: одни едут в Уржум, другие возвращаются

в Турек, третьи спускаются к Шурмйнской

пристани. Но сейчас на дороге затишье: дорога еще

не просохла после весеннего половодья.

Нельзя сказать, чтобы дорога была вовсе безлюдной:

верхом проехал в Турек урядник; широкогрудый

битюг протащил в сторону Билямора маленький,

аккуратный, словно игрушечный, тарантас.

В тарантасе вполне хватило бы места и для Мичи,

но ни сидевший в нем чиновник в очках, ни кучер

даже не взглянули на двух ребят, жавшихся к

обочине.

Васли проводил взглядом тарантас, сказал

негромко:

—Да-a, такие не посочувствуют.

—Что? —не расслышал Мичи.

—Я говорю, не каждый человек —попутчик.

—А ну их! —вдруг обозлился Мичи.—Хватит

нам тут стоять! Пешком дойду. До свидания, Васли.

Может, когда и встретимся...

—До свидания, Мичи! Если сможешь, возвращайся

доучиваться.

—Вряд ли,—Мичи тяжело вздохнул.—Учись,

Васли, за себя и за меня.

Он поправил холщовую котомку на спине, поглубже

надвинул на глаза шапку и зашагал по

дороге.

Васли поглядел ему вслед и тут заметил, что на

Мичи совершенно разбитые лапти.

—Мичи, постой-ка!—окликнул он.

Мичи остановился.

—Дорога у тебя дальняя,—сказал Васли,— а твои кони, гляди-ка, расковались.

Митрохин ничего не ответил, лишь махнул рукой,

как бы говоря: <<Ладно, сойдет!>> —и хотел идти, но

Васли удержал его за рукав армяка.

—Садись на пенек, разувайся! —приказал он

и, нагнувшись, стал развязывать оборы на своих

почти новых лаптях.

Говорят, нет ничего дороже сердечного участливого

слова. Наверное, это так, иначе отчего вдруг

хмурое лицо Мичи осветилось мягкой улыбкой, потеплели

его серые глаза.

—Хороший ты парень, Васли! —негромко сказал

он и стал переобуваться.

Больше они не сказали друг другу ни слова.

Лишь обменялись долгим прощальным взглядом

и разошлись.

Одиноко стало Васли после ухода друга. Ведь

они с Мичи, можно сказать, не расставались. Одноклассники

даже подшучивали над ними, называя

близнецами. И вот теперь Васли не находил себе

места. Пошел было на берег Нольки, постоял под

сосной у мельничного омута, потом взобрался на

холм.

Вдруг до него долетела солдатская песня.

<<Видать, опять кого-то провожают на войну>>,— с грустью подумал он и через заросли кустов стал

пробираться к тракту.

По Биляморской дороге двигались подводы с

рекрутами. Теперь уже можно было разобрать слова

песни:

Высоко, высоко

Летит белая лебедь,