как единственно правильное и не поддающееся сомнению?

– Я постараюсь, - закусила я губу.

Максим Георгиевич улыбнулся.

– Благодарю за честность. Ну что ж. Если не затрагивать политику и Клару Цеткин,

то от себя могу лишь добавить, что этот праздник - 8 марта - унизителен как для

мужчин, так и для женщин. Лично я своей любимой готов дарить цветы хоть

каждый день. Мне не нужны напоминания. А уж принуждение я и вовсе не

приемлю. С какой стати на мои отношения с любимой женщиной должны влиять

какие-то даты? Ну представьте: я с дури вдруг решу, что сегодняшний день для

меня особенный, назову его "Днем всех тупиц и больных на всю голову" и

заповедую отмечать этот день всем своим последователям или потомкам.

– Вы утрируете.

– Вы ведь поняли о чем я.

– Как-то это...

– Неправильно?
– насмешливо вздернул он бровь.

– Странно.

– Попахивает сумасшествием?

– Вы не боитесь прослыть белой вороной?

– Я боюсь плыть по течению. А если оно ведет... в никуда?

– А вы философ, Максим Георгиевич, - закатила я глаза.

Директор усмехнулся.

– Я историк, Александра Юрьевна. И человек, руководствующийся разумом,

фактами, а не дурацкими преданиями и традициями. Я не желаю быть

порабощенным чьими-то глупыми выдумками. Надеюсь, я не перегнул палку с

пафосом?
– подмигнул он мне.

– Немного есть, - расхохоталась я.
– Похоже книга под названием "Каверин Максим

Георгиевич" мне не по зубам. Вы нарочно меня запутываете?

– Я создаю впечатление загадочного человека?
– приподнял он одну бровь.
– Упс. И

в мыслях не было. Напротив, я хочу, чтобы вы узнали меня как можно лучше. И не

строили иллюзий на мой счет.

– Поздно, - улыбнулась я.

А ведь я действительно верила всему, что он говорил. Такой мужчина не мог

ошибаться. Его авторитет завораживал. А я теряла голову. Окончательно и

бесповоротно.

Все-таки умный мужчина - это очень сексуально.

***

Тридцать первого декабря родители планировали устроить шумное застолье: с

песнями, плясками и всем вытекающим. Мне же не хотелось во всем этом

участвовать. Я мечтала о тихом "семейном" ужине с Пашкой - с шампанским и

профитролями. Но у Паши приболела мама, и он вынужден был уехать на

неопределенный срок в Ольховку, где жили его родители. Я просила его взять

меня с собой, но он с чего-то решил, что мне там будет скучно. Будто я

зарекомендовала себя капризной, жадной до развлечений девицей.

Я встала рано утром, помогла маме с салатами, накрутила сестру на бигуди - она

собиралась отмечать Новый год в ресторане с друзьями - и закрылась в комнате с

книгой и фруктами.

В пол двенадцатого ко мне заскреблась сестра - то ей лак для волос понадобился,

то тушь для ресниц, а потом и шарф мой любимый умыкнула. Не ходить же ей в

тридцатиградусный мороз с голой шеей.

Я горестно вздохнула, оделась и оповестив родителей, что пошла подышать

свежим воздухом, вышла на улицу. Во дворе было непривычно тихо - даже

шумной ребятни не наблюдалось. Все готовились к приближающемуся празднику.

Я сидела на старых качелях и, тихонько покачиваясь, вспоминала, как хорошо

было в детстве, когда на мои глаза легли чьи-то теплые ладони. Я вздрогнула,

сердце неистово забилось в груди.

– Пашка?
– обрадовалась я.
– Ты здесь? Ты не уехал?

– Нет, это не Паша, - услышала я грустный голос Максима Георгиевича.
– Это всего

лишь жалкий безумец, который не может прожить без вас ни минуты.

Он убрал руки, и я увидела его, такого близкого, родного. И мне вдруг отчаянно

захотелось прильнуть к его груди, прижаться щекой к его щеке, чтобы эти руки

вновь обнимали меня.

Я подавила в себе это желание и встала, улыбнувшись.

– Максим Георгиевич? Как вы здесь оказались?

– Дело в том, что моя бабушка, Екатерина Васильевна, настоятельно просила меня

познакомить вас с ней. Я пытался объяснить ей, что это невозможно, что... вы

скорее всего захотите сегодня провести время с семьей. А потом решил, что за

спрос в глаз не бьют. И вот я здесь.