— Каких размеров должна быть площадка? — спросил Мартовицкий.

— Примерно — тысячу на пятьсот метров… Посоветуйтесь на месте с инженерами, они знают технические возможности самолетов типа СИ-47… Желаю удачи, Иван Кириллович. Буду с нетерпением ждать от вас сообщений…

— Какие сроки? — спросил Мартовицкий, вставая.

Завенягин развел руки:

— Мы теперь потеряли представление о каких-то технически обоснованных сроках. Северо-Печорскую магистраль по самым напряженным расчетам должны были закончить в сорок пятом, а первый поезд пришел в Воркуту на четыре года раньше. Стране нужен был воркутинский уголь. Теперь ей нужен норильский металл. Отсюда и сроки…

— Все ясно, Аврамий Павлович. Разрешите идти?

— Разрешаю не только идти, но и ехать, — улыбнулся Завенягин, крепко пожимая руку Мартовицкого.

Через несколько дней Иван Кириллович доложил о задании заместителя наркома начальнику «Воркутстроя» Мальцеву.

— А где найти аэродромщиков? — озабоченно спросил он.

— Будем искать.

— Ищите. И немедленно приступайте к выбору подходящей площадки…

Но как ни искал Иван Кириллович, ни одного специалиста по аэродромному строительству найти не удалось. Пришлось довольствоваться обыкновенными строителями, железнодорожниками и горняками.

Пока подбирали площадку будущего аэродрома, комплектовали бригаду и составляли проект организации работ, из Москвы пришла шифровка о возможности приема самолетов в двухнедельный срок.

Мальцев собрал экстренное совещание инженеров, которые пришли к выводу, что справиться с объемом предстоящих работ за две недели можно. В Москву ответили положительно.

Это было волевое решение, согласованное группой людей, но не согласованное с коварными законами, а скорее всего — с беззакониями полярной тундры.

Мыслилось элементарно просто: разрыхлить наст и укатать снег. Но оказалось, что от долгих и сильных морозов снег под настом «высох», превратился в подобие сахарного песка и никакой укатке не поддавался. Разрыхленный, он легко подхватывался ветром, скорость которого порой достигала 30 метров в секунду, и уносился прочь, обнажая кочковатую тундру.

Тогда было решено огородить полосу щитами снегозадержания. Во все времена для этой цели использовалось дерево. Но где его взять? Лес поступал в Воркуту из верховьев Печоры только летом, на учете было каждое бревно. В памяти воркутинцев еще не сгладились события зимы 1942 года, когда из-за нехватки крепежного леса начали останавливаться угольные забои. Люди понимали, что без воркутинского угля не смогут работать заводы блокированного Ленинграда. И тогда было принято решение разбирать на крепь бревенчатые дома. Горняки собственноручно ломали свои жилища, среди полярной зимы переселялись в палатки, землянки и времянки, а стены в обрывках разноцветных обоев уходили под землю, становились шахтной крепью.

Теперь не было такой необходимости, но не было и леса, чтобы соорудить трехкилометровый снегозащитный барьер. Кто-то предложил изготовить щиты из прутьев полярной ивы. Предложение приняли. Работа оказалась чрезвычайно трудоемкой, тем более, что в окрестностях Воркуты ива не растет сплошными площадями; крохотные островки ее ютятся, как правило, в низинках, по берегам рек, в местах, огражденных от буйства северного ветра.

Сотни людей заготовляли в тундре иву, плели щиты, огораживали ими полосу временного аэродрома, которую круглосуточно утюжили тракторы, оборудованные самодельными рыхлителями и самодельными деревянными катками, заполненными гравием. Весь скудный автомобильный парк «Воркутстроя» и весь гужевой транспорт были заняты подвозкой угольной пыли, которая тут же разравнивалась лопатами, трамбовалась, укатывалась…

Мартовицкий радовался, что угольная пыль оказалась не только хорошим «вяжущим» материалом, но и делала полосу удобной для посадки, поскольку отлично выделялась на фоне снежной равнины.

К исходу десятых суток Иван Кириллович решил, что можно приступать к испытаниям полосы. Колесных самолетов не было. Мартовицкий приказал предельно нагрузить машины с ведущими передними мостами. Машины загрузили породой и в течение нескольких часов они метались по площадке на разных скоростях, резко тормозили и трогались с места, выписывали «восьмерки», виражировали…

Время клонилось к полуночи, когда Мартовицкий добрался до управления комбината. В окнах Мальцева еще горел свет. Иван Кириллович устало вошел в кабинет начальника «Воркутстроя» и доложил:

— Кажется, с заданием справились…

— Почему «кажется»? Справились или нет?

— Справились, Михаил Митрофанович. Можно доложить Завенягину. Пусть присылает специалистов для определения пригодности полосы.

Мальцев вгляделся в измученное бессонными ночами лицо своего заместителя.

— Идите, Иван Кириллович, отдыхать. Я отправлю шифровку заместителю наркома.

Мартовицкий вышел на улицу и направился к своему дому. Было морозно и безветренно. В низком полярном небе висела предновогодняя луна. Только теперь, медленно шагая по узкой заснеженной улочке, Иван Кириллович почувствовал, что ноги у него мелко дрожат. Но состояние было гордым, настроение — приподнятым. Он представил себе лицо Завенягина, который утром, придя в свой кабинет, прочтет шифровку из Воркуты и обрадуется, что оборонные заводы смогут получить норильский никель. Видимо, он доложит об этом наркому, или даже самому Председателю Комитета Обороны. Пусть останутся неизвестными имена людей, которые готовили операцию «Мост»: денно и нощно гладили стылую тундру, перелопатили тысячи кубометров снега, плели из ивовых прутьев щиты, мерзли и недоедали на жестоком полярном ветру, но задание выполнили. Разве там, на фронте, в эти дни было легче? Разве знали поименно всех солдат и командиров, которые шли под пули и умирали безвестными во ими Победы?..