Шрифт:
Записка напомнила Ивану Кирилловичу операцию «Мост», месяцы, полные тревог, напряжения всех моральных и физических сил во имя великой Победы.
На дворе стояла сырая московская осень. Пожилой человек подошел к окну, долго смотрел на шумную улицу в центре столицы, где непрерывным потоком двигались машины, люди, где кипела настоящая жизнь. Ради этой жизни стоило недоедать, недосыпать, мерзнуть под полярными ветрами, трудиться и верить…
Записка заместителя наркома, как дорогая реликвия тех незабываемых дней, хранится сейчас в Норильском музее имени А. П. Завенягин а, а ее копия — в Воркутинском краеведческом музее…
СЛАДКАЯ ПОЛЫНЬ
Впервые я поехал с Мартыновым в шахту лет пятнадцать назад. Переодеваясь, я обратил внимание на оригинальные и удобные «шлепанцы», от каких не откажется любая хозяйка на случай мытья полов или домашней стирки.
— Что, Павел Ефимович, спецзаказ?
Директор шахты улыбнулся:
— Нет. Собственное производство. Можем обеспечить этим товаром весь Печорский бассейн. Из обрывков транспортерной ленты изготовляем. Сделали специальное приспособление — и штампуем. Дешево и надежно. Что же добру пропадать?!
В те времена Мартынов только-только принял шахту «Промышленная», которая долгое время находилась в состоянии полной запущенности. И мне показалось странным, что в тех сложных производственных условиях директор думал о таких мелочах, как использование обрывков транспортерной ленты.
Вникая в детали хозяйственной деятельности Мартынова, я стал понимать, из чего складывалось благополучие шахты и кто его складывал. Большие и малые дела Павел Ефимович делал тихо. Поэтому многим показалось странным, что именно скромного Мартынова заметили и достойно оценили его двадцатилетний труд на Крайнем Севере.
Однажды я позвонил в редакцию республиканской газеты «Красное знамя». В конце разговора ответственный секретарь как-то между прочим сказал:
— Да, старик, с тебя причитается.
— За что?
— За Мартынова. Скажи ему, чтобы колол дырку…
— Орден?
— Да. Вместе с Золотой Звездой. Указ уже заверстан.
Листаю старые блокноты. Отыскиваю интересные цифры. С удовольствием перечитываю записи, сделанные при многочисленных встречах с Мартыновым, рабочими, инженерами, партийными работниками шахты. Записей много. Они и составили повесть, предлагаемую читателю.
В одной из бесед Павел Ефимович сказал мне:
— Другой раз до того умаешься, что бросил бы все и пошел на самую рядовую работу. Трудная это должность — директор. Не каждый для нее подходит, и не каждый на нее согласен пойти. Какие преимущества у директора? Власть? Слава? Но ведь существует и оборотная сторона медали: ответственность, многотрудные заботы. Чем это окупается? Материальными благами? Не очень. Моральным удовлетворением? Как сказать! Сознанием гражданского долга? Желанием отдать все, что можешь, ничего не утаив про запас?.. А что взамен? Рабочий день с восьми утра до десяти вечера. Ночные звонки. Ежедневные тревоги за судьбу плана, за жизнь сотен людей, которые под землей не в бирюльки играют… Быть руководителем — значит, всю жизнь пить настойку полыни.
Запись первая
В городской газете опубликован фельетон, в котором Мартынов «разделан под орех». Директор «Промышленной» обвинен в самоуправстве, даже в самодурстве, в увольнении рабочих без согласия шахтного комитета. Более того, председатель шахткома Болгов подвергся травле и нападкам со стороны зарвавшегося руководителя. Автор фельетона выражает уверенность, что народный суд, куда обратились пострадавшие, восстановит справедливость.
Да, плохо начал Павел Ефимович на новом месте. А я собирался поддержать директора в республиканской газете, рассказать читателям о его нововведениях, о настойчивости и справедливом подходе к людям. Статья уже лежит на столе. Надо отправлять в редакцию. Надо ли?.. Как это будет выглядеть по отношению к коллеге из газеты «Заполярье»? Что подумают читатели? Пожалуй, следует поехать на шахту и терпеливо разобраться во всем. Может быть, мои симпатии к Мартынову ложны. Может быть, он в самом деле узурпатор, а его назначение на должность — ошибка.
Подожду несколько дней, пока Мартынов успокоится…
Но он не успокоился; встретил недружелюбно. Не подал руки, не предложил сесть, — кивнул и продолжал разговор с какой-то женщиной.
— Не могу я оставить его в бригаде. Не могу… — Павел Ефимович вышел из-за стола и стал смотреть в окно. — Из-за наплевательского отношения вашего мужа к своим обязанностям могли погибнуть люди. Он не выполнил распоряжение горного мастера, а пострадать могли десятки горняков.
— Он говорит, что это мелочь, — проговорила сквозь слезы женщина. — Всего одну стойку не поставил…
— Мелочей в нашем деле не бывает, — отрезал директор.
— Но ведь у нас четверо детей… Я не работаю. А вы его на три месяца на нижеоплачиваемую должность. Хотя бы на месяц…
— Я очень сочувствую семье, но изменить свое решение не могу. Тем более, что это не первый случай. Пусть призадумается…
Какое-то седьмое или девятое чувство подсказало мне, что женщина не уйдет так просто, что она бросит последний козырь — вспомнит о фельетоне. И она вспомнила. Лицо ее вдруг стало злым.