– Это они! – крикнул кто-то, и мы отпрыгнули друг от друга, как будто пойманные за чем-то противозаконным. Почему? Я не знала. Я чувствовала только шок от смущения и вины. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, колени дрожали.

– Чарльз! Чарльз Линдберг! Полковник! Энн! Миссис Линдберг! Энни! Посмотрите сюда! И вот сюда! Как замужняя жизнь? Смогли отдохнуть вчерашней ночью?

Гогот, аплодисменты, вопросы, вопросы и повсюду люди, они смотрят на меня, поедают меня глазами с ног до головы, и я краснею от этих взглядов. Я слышала о старинных «кошачьих концертах» под окнами новобрачных, когда родственники и друзья шпионят за парочкой, вспугивая их и придумывая злые шутки в самые неподходящие моменты. Это был «кошачий концерт», самый настоящий публичный «кошачий концерт», и я помертвела, понимая, о чем они сейчас думают.

– Чарльз! Чарльз! – Я повернулась, ничего не видя от вспышек софитов.

Толпа придвигалась все ближе. Что будет, когда они доберутся до нас? Проглотят, прожуют и выплюнут косточки? Что там говорил Шекспир насчет «фунта плоти»? Я не могла справиться с охватившим меня страхом; я воображала, как нас обоих сейчас растопчут на пристани, и чувствовала, что нахожусь на грани своей первой истерики. Все вокруг начало кружиться, и я, боясь упасть, ухватилась за Чарльза.

– Бежим, Энн! Скорее! – Чарльз толкал меня перед собой, в то же время пытаясь защитить от толпы. Я извивалась, чтобы оглянуться, но он шипел: «Иди вперед!» У него были совершенно дикие глаза, а лицо – застывшая маска, которую я впервые увидела в Мехико.

Я прижала сумку с продуктами к груди, боясь, что раздавлю яйца. Это было глупо, но я думала о том, не растрепались ли у меня волосы, и знала, что так оно и есть, что они имеют смешной и неряшливый вид, как и моя одежда: мешковатый свитер, рабочие брюки из хлопчатобумажной саржи и теннисные туфли. И так я появлюсь во всех газетах страны. Сердце провалилось куда-то вниз. Ведь это по иронии судьбы и будет мой официальный свадебный портрет. Мы не фотографировались во время свадебной церемонии из страха, что кто-нибудь станет торговать этими фотографиями.

Неужели это должно было стать фотосвидетельством моего замужества? И сумасшедший спринт сквозь строй репортеров, рыбаков, бизнесменов, женщин и детей в безумном количестве, вопящих, пытающихся схватить меня; людей, которые по какой-то причине прибежали посмотреть на нас, которые считают, что имеют право сводить нас с ума в наш медовый месяц. Никто никогда не увидит мой эксклюзивный бледно-голубой наряд из французского шелка, букет ландышей, собранных в саду нашего поместья, – теперь все это превратилось в прекрасный сон. Я бежала, наклонив голову, и слезы текли по моим щекам.

Наконец мы добрались до Муэтт – толпа гналась за нами, словно за беглыми преступниками, – и обнаружили, что скрыться невозможно. Разношерстная флотилия судов – прогулочных лодок, каноэ, рыболовных суденышек – покачивалась на воде, окружая нас. Их пассажиры столпились на палубах и даже в одном случае забрались на мачту, чтобы посмотреть на нас.

– Что будем делать? – Я обернулась, шмыгая носом и вытирая слезы.

– Жалко, что сейчас у нас нет самолета, – проворчал Чарльз, – нам надо переждать. Наверняка в конце концов появятся полицейские и заставят их убраться. Я запрошу помощь по радио, как только мы доберемся до нашего судна.

Какая-то женщина пробилась сквозь толпу и подбежала ко мне.

– Чарльз! – Прежде, чем я поняла, что происходит, она потянулась ко мне; Чарльз попытался встать между нами, но она обвила меня руками и сжала в крепком объятии.

– Ты, дорогая девочка, ты! Сделай так, чтобы он был счастлив и спокоен, слышишь? И пусть бог подарит тебе маленького Линди как можно скорее!

– Я… я… – Я извивалась в ее руках, стараясь вырваться; она была толстой и пахла свежими дрожжами, и ее сумка все время ударяла меня по шее.

– Пожалуйста, – сказал Чарльз, оттаскивая ее от меня, – пожалуйста, оставьте нас в покое. Мы ценим ваши добрые порывы, но сейчас нам хочется остаться одним.

Я шагнула на скользкую палубу нашего прогулочного судна, чудесным образом удержав покупки, хотя чуть не упала, больно ударившись коленками. Чарльз помог мне подняться и проводил на камбуз. Он взял у меня продукты, ничего не сказав про мои дрожащие руки и слезы, которые продолжали бежать из глаз, хотя я старалась смахнуть их.

Я ждала, что он успокоит меня, сожмет в своих объятиях и скажет что-нибудь нежное. Но вместо этого он посмотрел на свои часы.

– Постарайся, чтобы обед был на столе в восемнадцать тридцать, – сказал он и, нагнув голову, скрылся в нашей маленькой каюте, где у него был радиопередатчик. Через мгновение я услышала его спокойный голос, передающий сообщение. Снаружи по-прежнему раздавалось шарканье ног по настилу, возбужденные голоса, однако по непонятной причине никто не взобрался на борт нашего катера. Очевидно, все они собирались оставаться на суше, наблюдать и ждать. Я скрутила волосы в узел на затылке и побрызгала водой в лицо. Чарльз вернулся на камбуз, нагруженный книгами и картами; он разложил их на шатком столике, на котором я готовила, вернее, разогревала банку говяжьей тушенки на маленькой газовой горелке, и разломил батон черствого белого хлеба.