— Пистолеты и ятаганы вам, как старшим и умеющим владеть такими цацками, — сказал он весело. — А мне больше нравится вот эта железная жердь. — И Семён подкинул на руке длинную пику.

— На такую спицу можно нанизать с добрый десяток панов, — улыбнулся Яким.

— О нет, хлопцы, — засмеялся Шагрий. — Сейчас эти господа очень толстые.

— Да, с десяток их не поместится. А жаль… — проговорил Семён и вскочил на коня.

Когда Григор, Яким и Семён отъехали, из-под мажары вылез Касьян: коренастый, худощаво-жилистый, с всклокоченной, выгоревшей на солнце бородой. Одет он был в тулуп, обут в поршни. Поднявшись на ноги, Касьян стал внимательно прислушиваться: топот копыт отдалялся и уже едва доносился сюда. Касьян вздохнул, перекрестился и снова начал прислушиваться. С болота донёсся резкий, словно простуженный, голос дергача, в кустах жалобно простонала какая-то ночная птица. Сердце Касьяна наполнилось тоской. На глаза навернулись слёзы. Касьяну было как-то не по себе, будто его только что тяжело, незаслуженно обидели.

Вдруг он решительно подошёл к мажаре, взял длинную верёвку с волосяной петлёй и побежал к табуну. Заарканив ещё не объезженного жеребца, Касьян зануздал его и в одно мгновение очутился у него на спине. Конь стал на дыбы, бешено начал бросаться из стороны в сторону, рыть землю копытами, а потом, как ошпаренный, рванулся с места. Но далеко от своего табуна он не отдалялся. Наконец, утомившись, весь в мыле, конь остановился.

Утомился и Касьян. Он соскочил с жеребца, разнуздал его и отпустил к табуну.

Измотанный бешеной скачкой, Касьян повалился на сено и тут же словно нырнул в чёрную, непроглядную тьму. Но вот тьма начала редеть, светлеть, и перед глазами Касьяна в мглистой круговерти появился едва заметный, будто припорошенный пылью, серебряный крест. Его приближала к нему чья-то заросшая рыжевато-седыми волосами рука, Касьян хорошо видел длинные грязные пальцы, которые крепко вцепились в крест. Наконец появилась и фигура богомола — высокая, в чёрном, до самых пят, монашеском кафтане. На выпяченной груди богомола лежала седая с рыжими клочками борода. Тонкий, заострённый, как клюв хищной птицы, нос свисал над плотно сомкнутым ртом. Из-под косматых насупленных бровей смотрели злые выцветшие глаза. Макушка голая, словно отшлифованная и прожаренная солнцем.

— Я знаю, ты из тех разбойников, — начал изрекать богомол тихо и даже будто бы кротко-смиренно, не осуждающе, — которые разорили воеводу Амосова. Знаю…

Голос вдруг отдалился, крест качнулся, померк, и фигура богомола в чёрном словно растаяла в мглистой круговерти.

А Касьян очутился уже среди разъярённой толпы. Мужчины, женщины, молодое и старые били камнями, кольями в окна и двери имения воеводы Амосова. Звонкие удары, крики, стоны, проклятья смешались в сплошной рёв…

Надвигалась ночь, но толпа росла и росла. Вскоре дубовые, окованные железом двери рухнули, и люди ринулись в покои, запрудили узкие проходы и просторные горницы. Громили всё, что попадалось под руки. Затем имение потонуло в бушующем огне.

— Стрельцы!..

— Стрельцы!..

— Люди, бегите!.. — раздались вдруг голоса.

Касьян выскочил на улицу и побежал по почерневшему, истоптанному снегу к своему селу. Сзади послышались выстрелы. Над головой засвистели пули. Дорога была скользкой. Касьян падал, поднимался и снова бежал. Когда он добрался до своего села, то услышал, что и там стреляют. Касьян повернул назад, на ту же дорогу, по которой только что бежал, и подался в лес. Он кружил, хотел выйти к своему селу с другой, менее опасной стороны и вскоре заблудился.

Рассвет Касьян встретил в лесу. Он шёл наугад, надеясь, что скоро выйдет на дорогу. Но прошёл день, другой, а дороги всё не было видно. Донимал холод. Особенно мёрзли ноги, ведь лапти его совсем изорвались, расползлись. Отдыхал Касьян в дуплах деревьев, но не долго — боялся заснуть. Он знал: если заснёт — не проснётся. Чтобы хоть как-то утолить голод, грыз кору молодых побегов ёлок.

На третий день блужданий Касьян набрёл на чьи-то следы. Пошёл по ним. Припорошенные снегом, они то терялись, то появлялись снова. Совсем выбился из сил. Идти Касьян уже не мог и стал продвигаться ползком. Вдруг вдалеке, под сплетением еловых ветвей, он увидел приземистую хатёнку, из-под стрехи которой струились пряди седого дыма.

Добравшись до избушки, долго лежал около её порога. Отдыхал. Почувствовав, что начинает засыпать, собрал остаток сил, поднялся. Хотел открыть двери — и не смог. Упал на пороге без чувств.

Опомнился уже в хате. Услышав чей-то далёкий, еле доносившийся голос, он открыл глаза и увидел перед собой крест.

— Нить… — прошептал Касьян.

Крест тут же исчез. А вместо него появился деревянный поднос, на котором лежал только что испечённый, немного пригорелый, румяный корж и стоял кувшин с водой.

Касьян, жадно вдыхая душистый запах коржа, протянул к нему руки, но поднос в тот же момент отдалился от него.

— Признавайся! Ты был с ними? Ты из тех?.. — услышал он старческий вкрадчивый голос, и поднос с коржом снова приблизился к нему.

Касьян пошевелил дрожащими пальцами и опять потянулся к коржу. Однако поднос снова отдалился — не достанешь.

— Я из тех… — прошептал обессиленный Касьян.

— Из тех?! — прозвучал гневно голос.

Поднос упал на голову Касьяна. Вода залила ему лицо, хлынула на земляной пол. Подавляя боль, Касьян начал слизывать с потрескавшихся губ капли влаги, затем припал ртом к грязной луже.