— Вставай! И становись на колени! — услышал Касьян.

Он поднялся. Перед его глазами снова появился поднос с коржом и кувшином и крест, который держал всё в той же, заросшей рыжевато-седыми волосами, руке богомол.

Касьян напился, съел кусок коржа, затем богомол поднял вверх крест и приказал повторять за ним слово в слово…

— Перед тобою, боже, каюсь! Каюсь и даю клятву: отныне никогда не браться за оружие. Не поднимать руки на господина…

"…Не браться за оружие. Не поднимать руки на господина…" — стал повторять теперь каждый день Касьян одновременно с утренней молитвой.

Только весной он оставил избу богомола. Хотел наведаться в родное село. Но, узнав, что оно сожжено, разрушено дотла, а люди разбрелись по свету, начал бродяжничать.

Многое из того, что пережил Касьян в дни бурлачества на Волге, на Дону, забылось, выветрилось из памяти. Но клятва в избе богомола не забывается до сих пор. Вот и сейчас он вспомнил о ней снова.

Касьян догадывается, к кому в "гости" ездит Семён со своими побратимами. Каждый раз после их отъезда он не находит себе места: нервничает, переживает. Ему тоже хочется быть вместе с ними. Но та клятва перед крестом…

…Они ехали быстро. Спешили. Им нужно было успеть сделать своё дело до восхода луны. Ехали степной целиной, пересекали заболоченные низины, топи. Наконец остановились на пригорке около степного буерака. Лошадей стреножили, пустили пастись, а сами вышли на широкую ровную полянку, на которой росло несколько одиноких деревьев. Пахло кошарой, овечьим жиром.

— Вон там, под той грушей, — сказал тихо Семён, — около крайнего воза нас будет ждать Тымыш.

У высокого дерева стояли четыре нагруженные шерстью мажары. На столбике под козырьком горел фонарь. Его свет падал на возы, на большой торчащий рядом, как колодезный журавль, безмен, на котором взвешивают упакованную шерсть.

От воза к возу не спеша с фонарём в руке переходил дородный, в куцей чумарке человек. Он осматривал, ощупывал верёвки, рядна, которыми покрыта была шерсть, и торопил воловиков.

Три мажары уже могли выезжать, а с четвёртой была задержка. На ней провисла не натянутая как следует верёвка. И её сейчас дотягивали. Кроме этого, волы почему-то не хотели идти в ярмо. То ли не были ещё как следует приучены, то ли боялись света, который бил им от фонаря прямо в глаза.

Наконец бороздной вол перестал упрямиться и покорно подставил шею. Парень-воловик тут же накинул ярмо и воткнул в верхнее отверстие нашейника занозу. Вол шумно вздохнул, мотнул головой. Заноза вдруг треснула и переломилась. Ярмо упало на землю.

— Растяпа! — взвизгнул человек с фонарём, затем сорвал с плеча арапник и со злостью ударил парня по голове, раз, другой. Замахнулся и в третий раз, но ударить не успел. Пика Семёна подломила его ноги, и он, выронив из рук фонарь, свалился, как подкошенный, в траву. Яким и Григор тут же накинули ему на голову мешок, связали руки, ноги и, оттащив в лесную чащу, положили на землю лицом вниз.

— Вот это и есть его вельможность господин Синько, — тихо проговорил Семён, ставя свою пику на спину пана.

— Да, был просто Синько. А когда дослужился до ротмистра и стал богатым, то превратился в господина Синька, — сказал так же тихо Шагрий. — Хотя какая разница, как он себя называет. Главное, что людей неволит…

— Неволит. Да ещё как! — прервал Шагрия Семён. — К пожалованному ему хутору силой присоединил ещё и село Ясенево.

— Даже так? — удивился Яким. — Но, может быть, пан имел право на это?..

— Никакого права он не имел! Вельможный тянет всё, что подвернётся ему под руку, и кричит на весь свет, что всё это по праву, — пояснил Григор.

— Верно, — подтвердил Семён. — Он заявляет, что у него есть грамота на земли на сто вёрст вокруг. А кто не верит, сопротивляется ему, того наказывает. Позавчера, например, покарал двух женщин — старую Ярыну и её дочь Мотрю — за то, что они отказывались идти на панщину. Ярына в тот же день умерла. А вчера он забил до смерти пастуха Данилу. Да и сейчас, вы же видели, раскроил арапником голову воловику.

— Всё ясно! — остановил Семёна Шагрий. — Какое будет наказание извергу?..

В это время от поляны, где стояли мажары, послышался лай собак, донеслись людские голоса. Там, наверное, встревожились внезапным исчезновением пана. Отчётливо раздавался и голос воловика Тымыша, который успокаивал людей и направлял их искать Синька не в ту сторону, где он находился на самом деле.

Услышав голоса, Синько попробовал было повернуться на бок, чтобы затем позвать на помощь. Но Семён надавил сильнее остриём пики ему на лопатку, и он успокоился, продолжал лежать неподвижно.

— Так что же решим? — вновь спросил Шагрий.

— Вот есть верёвка. Крепкая. А ветка дуба выдержит, — сказал Яким. — Но, может, не нужно с теми верёвками и возиться. Может, просто нанижем на пику?..

— А вдруг у господина есть хоть капля совести и он теперь оставит людей в покое… — проговорил задумчиво Семён.