Забренчал школьный звонок, и в ночных сумерках началось переселение народов. Наконец Мараускис зажег спичку — и Бертул нашел свой выключатель. С колеса пряхи полился желтоватый свет. Свернутые клубком матрасы прикрыты одеялами, чурбаки из-под экспонатов разбросаны, как на дровяном складе, где подгулявшие пильщики побросали и пустые бутылки. Декоративные занавески были сорваны, и взору открылось распахнутое окно: в нем торчали два конца прислоненной с улицы лестницы.

— Они вылезли в окно! — в один голос крикнула комиссия.

— Разве тут кто-нибудь был? — дивился Бертул.

— Вы что тут делаете? — Теперь все заметили Кипена, рубашка которого была такой же белой, как и его загипсованная нога. На Кипена нельзя было кричать, потому что он — гордость Бирзгале.

— Я… искал резервные части для мотоцикла, — ответил Кипен, держа костыли под мышкой.

В глазах Шпоре мотогонки были хулиганством низшей степени.

— В вашем больничном листе, должно быть, записан "домашний режим"?

— Так точно…

— Значит, нарушение режима. Пьянка. Я поинтере-суюсь на месте вашей работы, подлежит ли оплате такой бюллетень.

— Если у меня не будет денег, я не смогу участвовать в соревнованиях, — ответил угрозой Кипен.

Мужчинам такая мера наказания показалась слишком суровой. Мараускис почесал лысеющую макушку.

— Мне кажется, что он шел… в поликлинику… подправить гипс и по дороге зашел передохнуть.

— Только и всего! — И Кипен исчез на лестнице.

Оказалось, что еще один наркоман, погрузившись в транс, не смог убежать.

— Женская нога! — воскликнул Липлант, заметив черную голяшку Ванды. — Вылезайте!

Нога и не шелохнулась. Пришлось толкать коляску, она заехала в салат, и теперь можно было подойти к жертве разгула, которая лежала, выкинув руки вперед. Шпоре стала прощупывать пульс:

— Живая!

Ванда приоткрыла глаза, увидела яркую эмблему на фуражке Липланта и испугалась:

— В окно… я не лазила, потому что мы… на пятом этаже.

— Бессвязная речь. Средняя степень опьянения: Вставайте и пойдемте с нами в штаб для выяснения личности! — обратился Липлант, он надеялся от Ванды узнать подробности попойки.

Ванда подошла к окну и увидела, что находится всего лишь на втором этаже:

— Зачем же вы обманывали! Я давно была бы дома.

Все покинули помещение по официальной лестнице. На свежем воздухе Ванда пришла в себя:

— Я пошла домой.

Вместе с Вандой исчез бы единственный свидетель обвинения. Шпоре взяла ее под руку:

— Нет, сначала зайдемте к нам! Прошу вас.

— Не трогай! Орать буду! — закричала Ванда.

Комиссия струхнула. Силой нельзя было вести, потому что, в конце концов, — до чего ж несовершенен закон — за то, что пьяная девица спит в чужой квартире под рессорной коляской, с голыми ляжками, а рядом с ней не обнаружен мужчина, нельзя применять к ней даже административные санкции.

…— Юридически я чист, — сказал Бертул, пробудившись в понедельник и как следует умывшись.

— Не надо было приглашать Бинниев. Они же как… поросята, с ногами в корыто, — сердился Алнис, таская ведра с водой вверх и вниз и с досадой соскабливая с пола присохшую закуску. Особенно обидно было то, что сегодня впервые у дверей отсутствовало козье молоко.

— Допустим… но зато они выдумали розового слона. Пол отмоем, но Анни еще вчера надо было вернуть деньги… — вздохнул Бертул.

Выпив у киоска бутылку пива, с послепраздничным выражением на лице он открыл двери дирекции дома культуры. Там уже находились трое мужчин: Касперьюст при своем модном галстуке, Бока и инспектор из районного отдела культуры, который недавно обмолвился о вакантном месте заведующего отделом. Жалоба о "Варфоломеевской ночи" 1 еще не могла дойти до района. Неужели подошла долгожданная минута повышения Касперьюста? Бертул сердечно заглянул инспектору в глаза, но тот поднял обе руки, будто он опять дирижировал духовым оркестром, и пошел в атаку на Бертула:

— Товарищ Сунеп! Вы занимаетесь… клеветой. По-другому это не сформулируешь. За последние недели в отдел культуры" и в редакцию газеты поступило одиннадцать писем! И во всех письмах товарища Касперьюста, как бы это сформулировать… бесчеловечно восхваляют. За внедрение новых традиций, за песенные поздравления именинника в день его рождения, за экспериментальные вечера отдыха, за биологические занятия, то есть систематизацию собачьих голосов, за создание галереи художественных портретов передовиков и так далее и тому подобное. Это настораживало, потому что подобных прецедентов в культурной жизни республики нет и не было. И во всех письмах примерно один вывод: "Тов. Касперьюст способен занять более ответственный пост, даже стать заведующим отделом культуры, ибо он подготовил достойную себе замену". Проделав графологический и текстологический анализ, мы пришли к заключению, что эти восхваляющие письма дутого характера с клеветнической целью писали вы!

Касперьюст вскочил с директорского кресла:

— Как-то так… исключительно — он хотел меня выжить, чтобы меня перевели на высокое место, а у меня здесь дом и сад!

— И цветная капуста, как ни у кого… — вздохнул Бертул.

Попался, да из-за чего? Перестарался! Редкостное несчастье.

— В письме в качестве положительного примера вы привели также и осуждение, вернее, оправдание товарищеским судом бирзгальского крупнейшего мелкого вора Магкуса Шепского. Товарищ Сунеп, вы щуку в назидание потомству выпустили в воду.