— Ну ты, Санчо, даешь! Пыль! Слепни! Глухомань! Кладбище! Только такой толстокожий, как ты, здесь может жить!

Всегда бесчувственным меня считал. Он — чувственный!

Привезли, естественно, не только воду. Тут и пошел душевный разговор.

Про то, как в Африке на пули напоролся, я рассказал.

— И ты мог подумать, что это я?! — Геныч вспылил.— Что я могу своего друга…— Вскочил, забегал по избе.— Видеть тебя действительно не хотел. Специально в горы уехал! Но чтобы…

— Ну, извини.

— Надо же — с нефом перепутал! — все повторял.

Чтобы Геныча успокоить, раз пять гонял машину в лабаз за новыми порциями. Все казалось, этого-то хватит?! Но не хватало!

— Ты мог подумать, что я могу?! — Снова поехало.— В друга стрелять!..

— Ну… один-то раз было… вроде бы…— не выдержал я.

— Когда?! — Геныч взвился.

— Ну… на Троне Генсека…

— …Ты мог подумать?! Эта сука бешеная в тебя палила! Еле потом обезоружил ее! Как гремучая змея — всех ненавидит!.. Кстати, тут видел ее!

— Где?

— На станции — где же еще? На поезд садилась! Вся расфуфыренная — не узнает! Спросил, как к тебе проехать, и не ответила!

— Так она ж и не знает! — радостно вскричал я.

— Да…— Геныч презрительно на меня поглядел.— Она тебе таких подлянок накидала…

— Когда?!

— А ты все к ней неровно дышишь!

— Погоди.

Выскочил в темные сени и там бешеный танец сплясал: все-таки никто на этом свете так ее не чувствует, как я!

Потом снова на станцию помчался… видимо, за выпивкой? Или зачем?

Душа как-то летела впереди машины, мысли все были о Ней… опомнился вдруг над самым обрывом, вдарил по тормозам. Тело удержал на самом краю, а душа от страха улетела. Высота… простор… далекое сипенье флейты… Приближается…

Стоп! Мне туда не надо! Она — здесь!

С высоты вижу лучики: такие же пьяницы, как я, едут в Плодовое за вином. Рывком возвращаюсь. Понимаю, что снова на земле, потому что слышу, как забытая бутылка, скатившись с заднего сиденья, разбилась и теперь, булькая, льется.

Фу!

Потом услышал, как тихо камешки струятся с обрыва из-под колеса. Медленно, осторожно попятился, развернулся… Во! На краю ходим!

На бешеной скорости ворвался в Плодовое. Встречный грузовик мне фарами помигал: мол, сбавь скоростянку! Засада! ГАИ!

Дикое ликование охватило меня. Жизнь идет!

В общем, укушались с Генычем крепко! И воскресенье под тем же флагом прошло…

В понедельник утром Геныч заходит ко мне наверх.

— Слушай, Санчо, не обижайся, но только такой толстокожий, как ты, может среди покойников жить! Я лучше на базе в общагу попрошусь!

— Ладно.

Вывел свой драндулет, поехали на базу. На площадке у стадиона работяги демонтируют какой-то ангар: много чего пришло в ветхость в связи с конверсией. Сдирают тонкие, светлые, словно поющие листы меркурина и швыряют в канаву, в грязь! Не выдержал, подошел.

— Мужики! Отличная кровля на мою избу!

— Договоримся! — говорит бригадир.— А лестница не нужна тебе?

— Какая лестница?

— Винтовая. Из того же материала. На второй этаж.

— Покажите!

Геныч, махнув рукой, убыл.

А я с помощью товарищей начал грузить.

Стали с Колей-Толей крыть дом. После работы — и до темноты. Какая-то кулацкая жилка у меня все же оказалась! И лестницу установили: точно из прихожей на второй этаж, в будуар!

Но этим наша дружба с Колей-Толей не ограничилась.

В субботу — только вздремнул после обеда — радостный голос:

— Принимай, хозяин, гостей!

Выхожу на крыльцо. Коля-Толя в строгом костюме. За ним торжественно одетые люди стягивают с кузова грузовика гроб!

Странно как-то вышло: словно я, поселившись тут, сам священником сделался и кладбище заработало. Но я-то чем виноват? Открыл, конечно, окно, поставил им Бетховена.

Все родственники покойного оказались, естественно, у меня — и постепенно нажрался я с ними так, что ничего не помню!

Проснулся среди ночи от ужаса. Выхожу в сени и вижу, как ступени винтовой лестницы проседают по очереди: Он поднимается!

Просыпаюсь — снова солнце. Тишина. В избе — никого. Выползаю на крыльцо, и вдруг — с пыльной дороги сворачивает черная «волга». Алехин вылезает. Сам пожаловал!