Чиро и Луиджи любовались великолепным видом с галереи для третьего класса. На острове Манхэттен, формой напоминавшем лист, громоздились каменные здания, розовевшие в рассветных лучах. Серо-синие волны Гудзона накатывали на берег чернильными складками. Городской силуэт словно шевелился, вздымался и раскачивался из-за непрекращающейся стройки – канаты кранов и блоков тянулись в воздухе, подобно нитям марионеток, тросы тащили вверх гранитные плиты, мощные стальные балки и доски. Огромные заводские трубы изрыгали лавины серого дыма в голубое небо, где те рассеивались, словно колечки из трубки джентльмена. Бессчетные окна отражали солнечный свет, а поднятые над городом железнодорожные рельсы изгибались между зданиями, походя на черные застежки-молнии.

Ни Бергамо с его шумным вокзалом, ни Венеция с ее людной гаванью, ни Гавр с его лихорадочно кипящим портом не шли ни в какое сравнение с этим зрелищем. Неимоверный, чисто американский гомон окружил Чиро и Луиджи: внизу, в доках, собралась целая толпа, чтобы поприветствовать прибывающих. Били барабаны, гремели трубы, девушки вращали полосатые зонтики, словно гигантские колеса. Вопреки фанфарам, на сердце у Чиро было тяжело. Ему не хватало Эдуардо, чтобы разделить с ним этот праздник. Чем громче был шум, чем оглушительнее гомон, тем более одиноким он себя чувствовал.

Металлические сходни «Вирджинии» гулко ударились о причал. Путешествующие в первом классе медленно сошли на берег, красуясь в своих свежих костюмах и шляпах и нисколько не думая о пассажирах третьего класса, которые жаждали покинуть наконец тесные каюты. Богатые никогда не спешат. Блестящие черные автомобили выстроились на набережной, чтобы развезти состоятельных путешественников по домам и отелям. Кабриолеты, в которые садились дамы в своих весенних шляпах, украшенных белыми перьями и сверкавших хрустальными искрами, напоминали коробочки с французскими сладостями, посыпанными сахарной пудрой.

Массимо Цито вместе с тремя стюардами стоял у подножия сходней. Каждому иммигранту было велено приколоть к груди миграционную карту – стандартная процедура для тех, кто въезжает из другого государства. Их направляли на паром, идущий на остров Эллис. Пожав на прощание руку эконому, который дал ему первую в жизни настоящую работу, Чиро наконец ступил на американскую землю.

Чиро и Луиджи стояли, облокотившись на перила и подставив лица свежему ветерку, пока паром скользил по Гудзону к острову Эллис, оставляя за кормой полосу белой пены на серой глади. Чиро радовался, что он не один. На берегу виднелась длинная серая змея – очередь из иммигрантов, выстроившихся к одному из огромных зданий, что целиком заполнили маленький остров. Статуя Свободы маячила над ними, подобно учительнице, собравшей вокруг себя первоклассников.

Внезапно паром резко ударился о сваи дока и накренился. Чиро вцепился в перила, чтобы не упасть, и забросил мешок на плечи. Следуя указателям с красными стрелками, Чиро и Луиджи прошли в центральный зал главного здания. По пути их мотали туда-сюда волны ничем не сдерживаемой толпы. Казалось, людей не волнует, что их сопровождают дети и престарелые родители, что кто-то из членов семьи потеряется в этой давке.

Стоявшая у двери охранница, грубая коренастая женщина в серой униформе, с длинной светлой косой, взглянула на их документы. Чиро вручил ей запечатанный конверт от сестры Эрколины. Она разорвала конверт, просмотрела письмо и прикрепила его на свою дощечку с зажимом.

– Ты, – охранница указала на Луиджи, – сюда. (Луиджи отправился туда, куда указывал ее палец, и встал в очередь.) А ты, – она показала на Чиро, – сюда.

Чиро встал в соседнюю очередь. Очереди были длинными и не двигались.

– Добро пожаловать в Америку, – сказал Луиджи, когда они окинули взглядом сотни человек, выстроившихся друг за другом. – Если все так пойдет, я не увижу Минго-Джанкшен до следующей недели!

В воздухе стоял оглушительный гомон, эхом отражавшийся от стен огромного зала. Чиро был в восторге от здания, этого архитектурного чуда. Ни один собор не мог сравниться с ним по размеру, по высоте сводчатых перекрытий. Стрельчатые окна были так близко к солнцу, они наполняли атриум ярким естественным светом. Чиро смотрел вверх на окна и гадал, как же их мыть. Под ногами блестел терракотовый кирпич. Его золотистый цвет напомнил Чиро монастырский пол, который он натирал еще мальчишкой. Чиро наблюдал за сотнями людей, стоящих друг другу в затылок в двенадцати длинных очередях, разделенных железными решетками высотой до пояса. Здесь были венгры, русские, французы и греки. Все терпеливо ждали, стараясь вести себя как можно тише. Вокруг были сложены сумки, как мешки с песком во время наводнения.

Больше всего было итальянцев – возможно, он просто специально выискивал их в толпе. Чиро спрашивал себя, остался ли в Южной Италии хоть один человек? Они чуть ли не все до единого собрались под этой грандиозной крышей – калабрийцы, сицилийцы, барийцы, неаполитанцы, стар и млад, даже новорожденные. Там, где очереди кончались, он увидел, как люди в белом осматривают одного иммигранта за другим, простукивают им спины, заглядывают в рот, щупают шеи. Какая-то крестьянка зарыдала, когда сестра милосердия взяла у нее младенца, завернутого в тряпицу. Владевший итальянским офицер быстро пришел женщине на помощь, разрешив ей выйти из очереди, чтобы сопровождать ребенка.

– Там дальше есть детская, – объясняла она соседям, вытирая лицо косынкой. – Всех младенцев относят туда. Им дают молоко.

В ожидании обследования Чиро снял пальто и размотал шарф. Очередь медленно продвигалась. Он оглянулся на Луиджи, который почти стоял на месте. Медсестра пригласила Чиро пройти.

– Рост? – спросила она по-итальянски.

– Метр восемьдесят пять, – ответил Чиро.

– Вес?

– Восемьдесят шесть килограммов, – ответил он.

– Рубцы, шрамы?

– Нет.