Она строго соблюдала расписание пароходной жизни. В полдень, когда пассажиры, искупавшись в бассейне, пили аперитив, слышался всплеск. Это Подружка, переждав всех, ныряла в воду сама. В файф-о-клок она, словно английская леди, ждала, когда откроются салоны.

Дезайи прихватили с собой Брияра — огромного пса, который умудрялся незаметно проскальзывать на таможне или в гостиницах. С нами путешествовала также пара голубей, необходимых по ходу действия пьесы Клоделя. Голубка снесла яйцо над Андами.

Сантьяго, Чили

Крепкий, мужественный народ — крестьянской закваски и в то же время интеллигентный. Между нами сразу установилось взаимопонимание. Мы ближе познакомились с Пабло Нерудой, которым я восхищался и прежде.

Я отыскал следы Жуве и его труппы. Жуве, в годы войны добровольно удалившийся в изгнание, многое выстрадал. Несчастья в личной жизни, смерть Жироду в Париже. Смерть одного из его самых старых товарищей — Ромена Буке, очаровательного актера, наивного, поэтичного. Он был похоронен в Сантьяго.

Возможно, виною Анды, но в Чили мы чувствовали себя намного дальше от Франции, нежели на восточной стороне континента.

В тот день я был настроен на меланхолический лад. Мадлен отпустила меня одного. Сначала я отправился на кладбище — великолепный парк, где поработали студенты. Нашел урну с прахом Буке — соту в пчелином улье. Цветы — две чилийки поддерживают память о «нашем» товарище.

Затем среди одноэтажных домов привокзальной улицы ищу некий ресторан, куда, по слухам, охотно наведывался Жуве. Название одного мне «что-то» говорит. Не здесь ли это? Стучу. Оказывается, я попал в дом терпимости. Выползая из-под мятых простынь, ко мне направляются две заспанные девицы. «Ресторан чуть подальше». «Извините». Иду дальше и попадаю во «французское» бистро, потому что его стены оклеены плакатами, как на наших железнодорожных вокзалах. Чтобы воспоминание о Жуве не угасло, хозяин окружил себя видами всех наших провинций. Среди этих реликвий главная — фотография самого Жуве.

За едой я предавался мыслям о большой актерской семье, разъезжающей по белу свету. Мы идем по стопам друзей и соотечественников. В этом есть что-то от жизни пилотов, совершающих рейсовые полеты, что-то от жизни разведчиков — мы разведчики человеческого сердца.

Еще немного, и наше третье путешествие обернулось бы трагедией. В 1961 году одна катастрофа следовала за другой. Гастроли, как обычно, начались в Бразилии. На сей раз оттуда мы летели прямо в Буэнос-Айрес, чтобы на обратном пути побывать в Монтевидео61.

Нас принимают в знаменитом театре Сервантеса. Первый спектакль прошел блестяще. На следующее утро меня спозаранок будит телефон. Кто-то говорит:

— В театре пожар.

И вешает трубку. Приняв это за чью-то глупую шутку, на всякий случай иду в театр. Неправда — бегу! Й прибегаю в тот самый момент, когда крыша над сценой обрушивается. Вместо двенадцати тонн декораций теперь в глубине огромной впадины покоится гора обугленных предметов.

Главный электрик оплакивает старого друга — орган. Мы возили его с собой пятнадцать лет, теперь он плавает в воде. Самое поразительное в пожаре — несоответствие между запахом гари и картиной наводнения... В темных коридорах ноги шлепают по настоящему ручью, и продвигаешься, держась за толстые пожарные шланги, напоминающие кишки в брюхе Гулливера.

Катастрофа разразилась в субботу утром. Благодаря гостеприимству аргентинских друзей нас принял, как и в первый раз, театр Одеон, и в понедельник вечером мы сумели возобновить представления.

Вдобавок к этому Мадлен, оступившись на лестнице в плохо освещенном коридоре, сломала ногу. И все-таки она будет играть, ценою неслыханных страданий, такая же грациозная, как обычно!

Несмотря ни на что, пребывание в Буэнос-Айресе закончилось красиво: на прощальном приеме, тем более горячем, что все понимали, каких усилий нам это стоило, Мадлен очаровательно развеселила присутствующих. Говоря о взаимных восторгах, задушевной дружбе, исключительном взаимопонимании, которые свыше десяти лет связывают нас с аргентинцами, она сказала:

— Мы и на этот раз сумели зажечь город!

Руины театра Сервантеса еще дымились.

Я дал себе обещание посетить Тукуман в память о временах Христофора Колумба. Мы отправились на борту военного самолета ДС-3 с необогреваемой и негерметизированной кабиной. Мне казалось, что Дезайи готов меня убить. Я и сейчас вижу его мрачный взгляд. Это единственный раз, когда я подверг своих товарищей предельному испытанию.

Тукуман отличает запах сахарного тростника. По мере того как едешь на север, жара усиливается. Нам оказан потрясающий прием. День годовщины Независимости. Окруженный девушками в белых платьях, возлагаю к памятнику огромный букет. Заметив красивый стол и кресла — они чудесно подошли бы нам вечером, — спрашиваю, нельзя ли воспользоваться ими в качестве импровизированной декорации.

— Это стол, на котором был подписан договор о Независимости.

— Ах, извините!

Вечер затянулся до пяти утра. Присутствующие оказались в курсе всех дел.

— Расскажите нам про смерть Робера Десноса!

Да, так было в Тукумане. И так было повсюду.

На обратном пути возникла угроза циклона. Мы сделали вынужденную посадку в Кордове. А назавтра нам предстояло покинуть Аргентину. Нельзя было опоздать на боинг — нас ждали в Монтевидео. Описав огромный крюк, нам удалось обойти циклон.