Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго, и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. Эван, эвое, дайте чаши!.. Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему приятно было наше волнение.

Он начал сам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью на Волге на востроносой своей лодке, предисловие к «Руслану и Аюдмиле» - «У лукоморья дуб зеленый»... Потом Пушкин начал рассказывать о плане Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с самозванцем, сцену, которую написал он, гуляя верхом, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел.

О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы разошлись, как закончили день, как улеглись спать. Да едва кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм».

12 октября 1926 года, через сто лет, в той самой квартире Веневитинова, где читал свою трагедию сам Пушкин, отрывки из «Бориса Годунова» читали: В. И. Ка чалов, А. Л. В ишневский, В. А. Станицын, В. П. Лужский и другие артисты Московского Художественного театра.

* * *

В Москве Пушкин знакомится с членами «Общества любомудров» беллетристом В. Ф. Одоевским, поэтом Д. В. Веневитиновым и другими. Как-то зашла речь о выпуске журнала в противовес «Сыну отечества», издававшемуся реакционными журналистами Ф. В. Булгариным и Н. И. Гречем. Идея пришлась по душе «Обществу», и редактором нового двухнедельного «Московского вестника» выбрали М. П. Погодина.

Пушкин согласился участвовать в журнале. Ему необходимо было получить литературную трибуну, а новому органу участие Пушкина создавало авторитет. Он помещал в «Московском вестнике» свои стихотворения, но чувствовал себя в нем одиноко, тем более что ближайшие его литературные друзья - Вяземский, Жуковский, Дельвиг, Плетнев - оставались в стороне и, подобно Пушкину, философскому направлению журнала не сочувствовали.

Любомудры, как они сами себя называли, увлекались идеалистической философией Шеллинга, созерцательно относясь к действительности. Пушкин придавал большое значение «положительным познаниям», успехам просвещения и передовым настроениям общественного мнения.

В первом номере «Московского вестника» была напечатана сцена из «Бориса Годунова» - «Ночь. Келья в Чудовом монастыре».

* * *

Большой театр в Москве. С литографии 30-х годов XIX века.

В шумной, суетной Москве поэту часто вспоминалось тихое Михайловское. Вспомнилась няня Арина Родионовна, плакавшая навзрыд, когда фельдъегерь увозил его из Михайловского в Москву. Представляя себе, как она озабочена, волнуется, Пушкин написал:

Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя!

Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждешь меня.

Ты под окном своей светлицы

Горюешь, будто на часах,

И медлят поминутно спицы

В твоих наморщенных руках.

Глядишь в забытые вороты

На черный отдаленный путь;

Тоска, предчувствия, заботы

Теснят твою всечасно грудь.

То чудится тебе . . . . . .

Все могло «чудиться» няне, все могло «чудиться» и Пушкину...

Потрясенный казнью пяти, жестокой расправой царя с восставшими, он все чаще и чаще обращается теперь в своих произведениях к памяти декабристов.

22 декабря 1826 года в доме В. П. Зубкова Пушкин написал стихотворение «Стансы». Питая все еще иллюзии насчет политических обещаний Николая I, Пушкин побуждает его следовать примеру своего пращура, Петра I.

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни;

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.