— Это моя мама.

С Ксенией Петровной знакомились, усаживали ее на самое удобное место, откуда она могла бы видеть окрестности; она благодарила, смущалась от всеобщего внимания, но вот наконец автобус тронулся и покатился по асфальту. День был жаркий, но в машине разгуливал прохладный ветерок, и ехать было очень приятно. Свернули к Урвани. Ксения Петровна глядела теперь во все глаза. Вот и Жемталинский мост. Дальше пошли такие красоты, что у Ксении Петровны замирало сердце.

Валя смотрела на лицо матери, понимала ее настроение и думала, что, может быть, мама останется здесь. Может быть... «Нет, вряд ли. Она привыкла к Москве, к своему дому. К удобствам... А чем здесь неудобно? Здесь настоящий рай. Но ведь не могу я заставить маму, не могу уговаривать. Пускай решит сама. Я-то отсюда не уеду до самой смерти. Умру — похоронят меня рядом с Назиром. Больше я ничего не хочу, и никто меня за это не осудит».

На крутом подъеме у автобуса спустил скат. Все вышли из машины. Парни помоложе помогали водителю заменить колесо. Валя с матерью стояли на краю дороги, у обрыва. Глубоко внизу несется горная речка. Ксения Петровна не выдерживает:

— Как красиво, Валюша! Смотри, вон пещера...

— Мамочка, впереди еще более красивые места.

— Что ты, девочка? По-моему, этого быть не может.

— Может, мамочка... — Валя слегка улыбнулась — ласково и грустно.

Но вот приехали и в аул.

— Что ж, добрались, и вправду, незаметно, — говорит Ксения Петровна, выходя из автобуса.

— Нравится тебе, мама, здесь?

— Нравится, Валечка. Скажи, а пассажиры все местные, все из вашего аула?

— Да, мама.

— Славные люди какие!

Жамий встречала их. Они с Ксенией Петровной обнялись, и Валя заметила, что Жамий выше ее матери.

— Добро пожаловать, — тихо сказала Жамий. — Устала?

— Нет. Все любовалась красотой ваших мест, не замечала времени, — ответила Ксения Петровна.

— Дорога не близкая. И не легкая. Ну, заходите, заходите. Я приготовила ужин, дочка, — обратилась Жамий к Вале. — Приглашай маму за стол.

— Жамий. — Ксения Петровна взяла мать Назира за руку. — Твое горе — и мое горе. Валя теперь и твоя дочь. И Назира я считаю... — Она на секунду замолкла от подступивших слез. — Назир был и моим сыном. От судьбы не уйдешь, говорят. Я прежде всего хотела бы пойти на кладбище, если это дозволено по вашему обычаю.

— Какой обычай может это запретить? — Жамий стерла слезы. — Спасибо. Идемте, сестра. Спасибо за Валю, она мне теперь родная.

— Пойдемте, пока еще не совсем стемнело, — сказала Валя, и они пошли.

Им встретилась Ариубат — она хотела поприветствовать гостью. Теперь она присоединилась к Жамий, Вале и Ксении Петровне, которая сразу понравилась чуткой молодой женщине. «Добрая. И симпатичная, — думала о Ксении Петровне Ариубат. — У Вали и должна быть такая мама».

На кладбище поплакали, стоя у могилы. Ариубат наклонилась и поцеловала портрет Назира.

Учебный год начался. Валентина Павловна весь день в школе, с детьми, Жамий и Ксения Петровна видят ее только по вечерам. Утром Валя уходит из дому, когда почти еще весь аул спит, — она идет на кладбище, не изменяя своему обыкновению.

После уроков Валя ведет кружок юных геологов. Ребята очень увлечены минералогией, и всю школу завалили собранными на экскурсиях камнями. Конечно, все члены кружка — а их много — собираются стать в будущем геологами. Часто проходят в школе вечера, и в их подготовке Валентина Павловна принимает обязательное участие.

Ксении Петровне нравится горный аул. Нравятся горы. И больше всего — люди. Она и Жамий объясняются с трудом, потому что Жамий по-русски хоть и говорит, но не очень хорошо, а Ксения Петровна совсем не умеет говорить по-балкарски. Но в конечном итоге обе женщины понимают одна другую. Чаще всего разговор у них идет о Вале, и однажды Жамий говорит:

— Не знаю, сестра, как думаешь ты, но мне кажется, большой грех, если Валя всю жизнь проведет, как теперь.

— Не надо, Жамий, не надо сейчас об этом, — стиснула руки Валина мать. — Нельзя ей пока говорить так! На всю жизнь ранишь ей сердце. Нужно время. Будущее покажет...

Валя вошла в дом, и разговор оборвался... С осенними холодами Ксения Петровна стала собираться в Москву. Валя и Жамий уговаривали ее остаться.

— Нет, Жамий, сестра моя дорогая, надо ехать, — отвечала на все просьбы пожить еще Ксения Петровна. — Я здесь всех полюбила и особенно восхищаюсь тем, какие труженики ваши люди, какие смельчаки, ведь в горах, особенно зимой, жизнь нелегкая, работать тяжело. Я зимы вашей, честно сказать, побаиваюсь. Начну, не дай бог, болеть... сколько вам со мной возни. Нет, надо ехать. Весной — снова к вам.

— Наши двери для тебя открыты всегда, зимой и весной, и летом. Я без тебя скучать буду, ждать буду... приезжай.

— Дочка с тобой остается, Жамий.

— Она теперь больше моя дочка, чем твоя.

— Да, — сказала Ксения Петровна и заплакала вдруг, но быстро справилась с собой и продолжала: — Я бы, кажется... Валю мою полюбила еще сильней, да сильнее и некуда...

Провожать Ксению Петровну, к немалому ее удивлению, собралось много народу, хотя об отъезде ее узнали поздно. Она захотела непременно ехать автобусом, от машины отказалась, — ей хотелось побыть в дороге с людьми, которых она полюбила душевно.