Седьмая стадия – последующая легитимация конституционного переворота (с помощью референдума, плебисцита, выборов, принятия конституционных поправок или создания конституционных прецедентов, обычаев и т. д.). Возможны различные стратегии легитимации – позитивная, негативная и смешанная. Первая состоит в открытом признании факта переворота и обосновании его политической необходимости (юридические аргументы здесь не работают), вторая – в отрицании самого факта конституционного переворота, представлении его как конституционной реформы (для этого необходимо представить ряд рафинированных «правовых» аргументов, из которых вытекает, что разрыва правовой преемственности не произошло). При третьем, смешанном варианте стратегии победители осторожно признают факт переворота, но возлагают ответственность за него на противника существующей правовой системы (правовой конфликт возник как следствие необходимости отражения антиконституционных поползновений оппозиции) либо стремятся обосновать тезис, что осуществленный переворот был направлен именно на восстановление правовой преемственности, грубо попранной предшествующим режимом, и т. д.

Государственный переворот вообще интерпретируется обычно как успешная или неуспешная попытка захвата политической власти, опирающаяся на угрозу применения силы. Это определение, однако, неэффективно для рассматриваемой нами ситуации – конституционных переворотов как частного случая государственных переворотов, поскольку совершенно игнорирует роль права (основного закона) в ситуации захвата власти, тем самым существенно упрощая данную ситуацию. Включив в него правовой компонент, можно существенно конкретизировать его. Прежде всего, государственный переворот может быть связан с радикальной трансформацией права, но может проходить и без нее; успех переворота определяется именно тем, удалось или нет осуществить пересмотр основного закона, а применение силы или ее угрозы возможно лишь при доказанности легитимности насилия.

Соответственно, классификация конституционных переворотов должна существенно отличаться от имеющихся в литературе классификаций переворотов вообще, а в ее основу должен быть положен ряд дополнительных критериев: отношение к позитивному праву, масштаб и характер его трансформации в ходе переворота, использование юридических (или квазиюридических) институтов и аргументов для его легитимации, динамика отношения лидеров переворота к конституции. Рассмотрим эти критерии классификации подробнее.

Первый из них – отношение к позитивному праву – является определяющим для выделения собственно конституционных переворотов как особой их разновидности, связанной с пересмотром действующего основного закона. Причем сам пересмотр может быть как формальным, так и фактическим. Тем не менее отрицание действующей конституции может иметь совершенно разные политические мотивы. Одни перевороты отвергают действующую конституцию во имя реализации некоего нового правового идеала (революционеры), другие выступают за ее прагматический пересмотр (реформаторы), третьи стремятся восстановить предшествующую модель конституционного устройства (консерваторы). Однако возможен вариант, когда конституционная реализация «нового» правового идеала оказывается восстановлением тех правовых норм, которые были характерны для предшествующей эпохи (так неоднократно происходило в условиях революций).

Для того чтобы учитывать политическую составляющую проблемы, необходимо реконструировать доминирующий мотив переворота: осуществляется ли он исключительно для реализации конституционной реформы или имеет другие цели и включает конституционную реформу только как часть своей программы, а также определить, каковы политологические характеристики этого переворота (осуществляется он снизу или сверху, с участием общества или только элиты, представляет собой военный переворот или верхушечный дворцовый переворот, связанный со сменой лидеров). В связи с этим возникают следующие вопросы: в каком режиме – открытом или закрытом – идет разработка конституционной поправки, и если в закрытом, то на какой стадии идея или проект становится известен обществу (от этого зависит степень эффективности мобилизации сторонников и противников конституционного преобразования); какие политические силы и властные институты вовлечены в разработку конституционного проекта, его обсуждение и принятие; удается ли достичь политического консенсуса между группами, участвующими в подготовке конституционного переворота; происходит ли утечка информации о проекте до его формального выдвижения; как организована информационная кампания по продвижению (или блокированию) конституционных предложений; в какой мере выдвижение конституционных инициатив получает массовую поддержку (массовые акции гражданского неповиновения) или остается на внутриэлитном уровне обсуждения; в какой степени инициаторам конституционного переворота удается заручиться поддержкой официальных властных структур – парламента, президента, конституционного суда или части их состава; наконец, в какой степени авторы переворота готовы проявить политическую волю в отстаивании выдвинутых ими конституционных проектов и в конечном счете какова динамика позиции заинтересованных сил в отношении конституционализма, которая, как правило, включает смену определенных стадий.

Второй критерий – масштаб реальной трансформации права в ходе переворотов – позволяет охватить все схемы пересмотра конституции насильственным путем, от радикальных конституционных революций до почти незаметных усовершенствований отдельных статей или толкования отдельных слов основного закона, которые отличаются от обычной конституционной реформы только способами (неправовыми) своего принятия. Гипотетически можно допустить значительное число комбинаций и модификаций, которое возрастает в геометрической прогрессии, если соединить юридические технологии с политическими. В этой связи нас интересует, какие силы выступают инициатором переворота; каковы его цели; какое воздействие он оказывает на конституцию страны.

Ставшая классической традиция переворотов в Латинской Америке (el golpismo) при всем различии их политической направленности объединяется отрицательным отношением к идее права и правового государства [374] . В этом сходство антидемократических олигархических режимов, устанавливаемых под предлогом защиты «западной и христианской демократии», с одной стороны, и марксистских режимов, апеллирующих к «народной демократии», с другой стороны. Кроме того, перевороты могут осуществляться в рамках действующей конституции, наполняя ее нормы новым социальным или политическим содержанием. Наконец, существует определенная разновидность переворотов, которые интерпретируются как защита существующего конституционного строя от угрозы извне или изнутри государства. Даже тоталитарные идеологические движения (например, пуритане, якобинцы, большевики, нацисты) на определенном этапе движения к власти использовали этот прием («защиты конституции» или Учредительного собрания) в чисто тактических целях.

Конфликт парламента и катилинариев в ходе переворота может, как показал еще Малапарте, быть разрешен в различных комбинациях: либо парламент принимает свершившийся факт и формально легализует его, трансформируя переворот в смену министерства, либо катилинарии распускают парламент и обеспечивают созыв новой законодательной ассамблеи для легализации революционного насилия. Однако парламент, согласившийся легализовать переворот, фактически делает заявление о собственном конце. В истории революций нет примеров ассамблеи, которая, пойдя на легализацию переворота, не стала бы его первой жертвой. Для обеспечения престижа, силы и авторитета государства бонапартистская логика не знает иного способа, как реформа конституции и ограничение прерогатив парламента [375] . Единственной гарантией легальности для бонапартистского переворота становится конституционная реформа, ограничивающая публичные свободы и права парламента. Политическая свобода выступает как главный враг режима.