Жалкий мальчишка, притаившийся, словно змеёныш, что встретиться с браконьерами через мгновенье, после смерти его матери.

– Он ведь взрослый парень. Ему восемнадцать лет, пусть поступает в колледж, уезжает, проживёт последние дни, как нормальный, а не под крылом у родителей.

– Я не знаю, как сказать ему. Выглядит так, будто мы не хотим портить картину фасада уродливым кустом.

Голос матери звучит поразительно холодно.

С шумом сглотнув, Логан заводит руки за голову, закрывая глаза.

Он должен был сам догадаться. Тебе не позволят коротать последние минуты в собственной постели.

Здесь живёт только тот, кто приносит пользу.

Трупам присуща жизнь в могиле.

Прочистив горло, он напускает на себя радостный вид, словно ничего не слышал.

– Всем привет, - появившись в проёме, он заставляет родителей вздрогнуть.

В первую секунду вид у Тринити напуганный, она замирает с ножом в руках, что ещё секунду назад разрезал бисквит шоколадного торта с орехами.

Его любимого.

– Логан…

– С днём рождения меня! – восклицает он, садясь за стол.

Плотно заставленный тарелками, он ломится от количества картофеля, курицы и овощей.

– Да… с днём рождения сынок, - подойдя ближе, Говард улыбается ему. – Какие планы на вечер?

– Честно говоря, ужасно хочу спать. Поем, а потом сразу лягу.

Кивнув, Говард садится напротив, и, вытерев руки о фартук, Тринити улыбается сыну, водружая перед ним тарелку с тортом.

– Твой любимый милый.

– Да, мой любимый мама, - Логан улыбается ей, ловя на себе взгляд, полный жалости.

Так смотрят на старика после инсульта, что в последний день перед смертью вдруг заговорил и съел кусок мяса.

Все делают вид, что ему лучше, но на самом деле старуха с косой просто слегка ослабила хватку для последних часов удовольствия.

– Мия, спускайся! – Говард расправляет салфетку на коленях, и накладывает себе щедрую порцию картофеля.

Тринити садится рядом и изо всех сил, старается говорить о чём-то отвлеченном, когда спускается Мия, родители увлекают Логана в пучину разговора о её школе.

Лога наслаждается моментом. Он почти чувствует себя нормальным, объедаясь курицей и точно зная, что его не будет тошнить.

Вместе с Мией они сражаются за последний кусок торта, он закрывает глаза от удовольствия каждый раз, когда на языке растворяется очередная крошка.

После ужина Логан уходит наверх. Гасит свет в комнате и, зажигая фонарик, забрасывает в рюкзак свои вещи. Джинсы, свитера, футболки, носки, сменное бельё, бейсболка.

Собрав накопленные за восемнадцать лет деньги, он заталкивает их в карман джинс. Надевает куртку, садится на постель и ждёт, когда звуки в доме затихнут.

Мать и отец долго что-то выясняют, моя посуду, Мия болтает по телефону. Они принимают душ по очереди, удаляются в спальни, читают.

Когда после последнего похода отца в уборную проходит час, Логан позволяет себе выйти.

Он расправляет складку на постели, не желая оставлять за собой следов. Вспомнив о коллаже, он достаёт его из-за спинки кровати и отрывает несколько детских фотографий.

Спустившись вниз, он застывает у входной двери и не верит, что больше не вернётся.

На кухне ещё сохнут тарелки после их ужина, телевизор наверняка ещё тёплый после последнего просмотра, а подарки ещё ссыпаны в кучу у лестницы.

– Логан?

Голос матери заставляет его вздрогнуть. Она встаёт с кресла и оборачивается к нему.

На ней старый халат, подвязанный поясом, волосы растрёпаны, а щёки кажутся мокрыми.

Вцепившись онемевшими пальцами в лямку рюкзака, Логан слабо улыбается ей.

– Я люблю тебя мам.

Она ничего не отвечает, на её лице недоумение, смешанное с ожиданием.

Она ведь знала, что однажды это случится.

Пусть последние созерцание сына будет с рюкзаком за плечами, а не в чёрном костюме, лёжа в гробу.

Открыв дверь, он уходит.

3 глава

Все люди закрывают окно души маской из плоти и прячут обитающие под ней пиявки.

Кобо Абэ.

На Нью-Йорк медленно опускались сумерки, белоснежный снег превратился в пушистые кусочки тёмного неба, а Клео Макалистер, словно тысячу лет назад появилась на пороге квартиры Логана Андерсона.

У меня ВИЧ.

Он виновато смотрел на неё, словно нашкодивший подросток, а Клео, будто застывшее изваяние не сводила с него пристального взгляда.