Матвеева князь Одоевский встретил приветливо:

— Артамон Сергеевич, что ты церемонишься? Мы же старые боевые товарищи. Неужто забыл службу в Ливнах?

— Как забыть молодость? — просиял Матвеев. — Ливенский начальник был мне за отца. В делах строгий, как Саваоф, а в радостях — равный.

— Нашёл Саваофа, — засмеялся Никита Иванович. — Те мои строгости от малоопытности.

Артамон Сергеевич вспомнил одно, другое, для Одоевского лестное. Заговорили о предстоящем деле.

— Править великое посольство, когда в товарищах у тебя внук, — награда бесценная, Артамон Сергеевич, — признался князь. — Бог взял у меня двух сыновей, но вот уж внуки поднялись. А коли они царю надобны для наитайнейшего государского дела, деду радость неизречённая.

— Всегда готов послужить твоей милости, — обронил Артамон Сергеевич.

Язык говорит, а глаза смотрят. На стене, обитой нежно-голубой камкой, картина: обнажённая златоволосая дева на раковине.

— Рождённая из пены морской? — спросил Артамон Сергеевич.

— Копия копии. В Вильне купил.

— Добрый мастер. Баба голышом, а смотрится непорочно.

— У тебя, Артамон Сергеевич, слышал я, писаными полотнами все стены увешаны.

— Прямо-таки все! — махнул рукой Матвеев. — «Притча об Иосифе, бежавшем от Петерфиевой жены», «Целомудрие», «Весна», есть ещё несколько персон... Сивиллы по пояс да листов сорок рисунков.

— Любы мне люди, имеющие тягу к деяниям духа человеческого.

— Не чаю, Никита Иванович, будут ли когда-нибудь живописные мастера у нас, у русских?

— Отчего же не будут? Симон Ушаков иноземным художникам ни в чём не уступит. Было время — икон писать не умели. У греков перенимали. А нынче грекам куда до наших богомазов. В каждом городе своя красота. Во Пскове — одно, а в Ярославле — другое. А строгановские образа? Всякая икона как чертог Небесный.

Уехал Артамон Сергеевич от князя Одоевского в великой радости: лопатки чесались. Должно быть, крылышки отрастали.

А жизнь текла своим чередом, степенная, деловитая. И вдруг в день проводов великого посольства, ранёхонько, Никита Иванович пожаловал к Артамону Сергеевичу в приказ. Губы сжаты, в глазах булат.

Сел на стул чуть ли не посреди палаты. Пустого места вокруг много, сел боком, положа руку на спинку стула, развалясь, а всё как бы на краешке.

Артамон Сергеевич, выйдя из-за стола, стоял перед боярином, ожидая неприятного разговора, Никита же Иванович водил глазами по стенам палаты и бороду чесал. Казённая палата была похожа на его собственную залу. На трёх стенах — картины: на одной — триумф римского цесаря, на другой — битва рыцарей, на третьей — королевская охота: псы, лошади, кавалеры, дамы.

Над столом Матвеева являл хищное могущество двуглавый орёл, резанный из дерева, позлащённый. В Красном углу икона Спаса, под иконой серебряная лампада с рубиновым стеклом.

— Вона как нынче в приказах! — молвил наконец Никита Иванович.

— Давно не были у нас, — сказал Артамон Сергеевич.

— Никаких перемен государь не указал? — спросил князь, сурово посапывая.

— А какие перемены должны быть? — не понял Матвеев.

— Посольству назначено выступать нынче после обедни, а вчера поздно вечером узнаю: восьмого мая на престол Речи Посполитой избран коронный гетман Ян Собеский.

— Великое посольство едет за миром, а не короля избирать.

— Но Ян Собеский, сколь я наслышан, любви к Московскому царству не питает.

— Гетману о чувствах рассуждать вольнее, нежели королю. Гетман выказывал презрение и своему государю, а теперь он сам государь. Мир и покой для него со дня избрания — дороже всех его Любовей и ненавистей.

— Поляки начнут тянуть!

— Думаю, так оно и будет, — согласился Матвеев. — Мы же явим верность нашим договорам.

— Ох, доля русская! Всех-то мы должны уговаривать, обхаживать...

— С нами Бог, Никита Иванович! Мы живём по-божески.

Князь встал, снова обвёл глазами стены:

— Будем ли мы Европой — не ведаю, а на порог-то ногу поставили.

Расстался любезно.

Двух недель не прошло с отбытия посольства Одоевского, а из Польши прилетели вести об интригах нового короля. Воевода Огинский через московского посла Тяпкина сообщал: Ян Собеский — великий неприятель Москвы. В его планах, ради союза с Францией, сподвигнуть турецкого султана на большую войну с цесарем. Султан всею силою Вену осадит, а он с ханом, с Дорошенко, пойдёт войной на Московское царство.