Шрифт:
Никон вдруг встал, подошёл к Гостинщикову, протянул руку:
— Где тут всё это написано?
Дворянин подал грамоту Никону. Тот глянул, бросил на пол, наступил, брезгливо отирая руки, сказал:
— Се грамота — воровская!
Игумен и монастырские старцы в ужасе замахали руками.
— Неистовство! Неистовство! — кричал игумен. — Патриаршую грамоту ногой попрал!
— Где ты патриарха видел? — грянул Никон во всю мощь своего гнева. — Иоаким — мой чернец чернонедужный! Патриарх?! Патриаршишка!
Гостинщиков, согнувшись, пытался выхватить грамоту из-под ног гневного старца. Изловчился, поднял, воздел к иконам, поцеловал.
— Как смеешь так ругаться?
— Смею! — Никон уже смеялся. — Эй, добрые христиане! Гоните сего мужика в шею из Феропонтова. Дубьём гоните, дубьём!
Вон из Крестовой кинулись и болящие, и монастырские старцы, пригораживая Гостинщикова от рукастых келейников Никона.
Савва остался. Никон посмотрел на него и спросил:
— Видел, кто на Руси истинный патриарх?
— Видел, — сказал Савва. — Великого видел патриарха.
— Великого! — согласился Никон.
6
За Москвой-рекой для забав царевича Фёдора возвели три снежных горы. На этих горах он и тешился со своими стольниками и с сотней солдат иноземного строя.
Армию Фёдор разбивал на две части: в первой солдаты, во второй — комнатные дворяне, челядь и он сам.
По сигналу пушки начинался гон. На гору каждая из команд втаскивала десять саней. Луки на изготовку, в сани — и мчались по склону, поражая стрелами чучела. Внизу сани грузили тяжёлыми брёвнами и опять в гору, а на горе — чучела, и всех их надо поразить стрелами. С горы — вниз, надевали лыжи, снегоступы, взбирались на третью кручу. И стреляли, стреляли...
Алексей Михайлович попросил Матвеева:
— Погляди, не опасные ли игры затеял Фёдор?
При наследнике неотступно были князь Голицын и сынок Богдашки Хитрово князь Иван. Артамон Сергеевич не решился явиться к горам. Смотрел из-за реки, в зрительную трубу.
Труба выхватила лицо Фёдора. Щёки красные от бега, глаза сияют. Взмахнул рукой, закричал, и всё воинство упало в снег, поползло. Царевич тоже кинулся в сугроб, оказавшийся перед ним.
Соглядатаи, посланные в толпу зевак, донесли: стреляют люди царевича отменно! Всего с десяток стрел пролетело мимо чучел. Из происшествий: столкнулись санки, стольнику руку помяло. Царевич тоже катит с гор, лезет на кручи, стрелы пускает. Да ещё как ловко! Все старше его, а он никому ни в чём не уступает.
Артамон Сергеевич доложил царю всё как есть. О хорошем и о ползанье в снегу, об опасностях.
— Воинское искусство — царственное, — сказал Алексей Михайлович, и было видно — радуется за сына.
— Ах, здоровье бы нашему свету! — вздохнул Матвеев.
И попал в точку. После снежной купели Фёдор слег. Артамон Сергеевич посылал к нему Лаврентия Блюментроста, Стефана Фангуданова, а чтобы не было каких подозрений, и Симона Зомера, и двух Я ганов, Розенбурга и Костериуса.
У царевича опухали ноги, кровь шла из дёсен. Блюментрост и Стефан Фангуданов доложили Артамону Сергеевичу:
— У царевича — цинга.
Лечение затянулось, но как дело пошло на поправку, Фёдор и возле постели своей устроил военную игру.
Приносили чан в сажень, в чан наливали тёплой воды, и царевич пускал корабли. Корабли английские, голландские, турецкие. Какие в пол-аршина, какие в треть, но все с парусами, с мачтами, с пушками: каравеллы, фрегаты, галеры. Пушки с мизинец, а палили. Как всем бортом ахнут: огонь, дым! Были и ядра к пушкам. Одну каравеллу так побило: мачта пополам, в бортах дыры. Тонуть начала. И утонула. Мастерам Оружейной палаты — работа, а царевичу восторг: настоящее морское сражение!
Потребовал Фёдор, чтоб учителя к нему приходили. Симеон Полоцкий, радуясь выздоровлению своего ученика, самого даровитого в его жизни, принёс новые стихи. Как всегда, наставительные. Эти были о добром пастыре.
...Тако начальник должен есть творити, Бремя подданных крепостно носити, Не презирати, ни за псы имети, Паче любити яко своя дети...Поговорив о начальствующих, чья добродетель в любви к малым людям, позанимались с полчаса латынью.
Пора было принимать лекарство, пришли Артамон Сергеевич и Лаврентий Блюментрост. Фёдор принял назначенную дозу, а остальное допил Матвеев, как это и положено начальнику Аптекарского приказа.
Доктор попросил Симеона не утомлять его высочество науками, но Фёдор воспротивился:
— Учитель, останься. Мы побеседуем! — подождал, пока Матвеев и врач удалятся, и спросил: — Отче Симеон, почему все учёные древности, даже те, что были в иноческом чине, знались с колдовством, с магией?