Шрифт:
— А народу сколько?
— Шестьдесят три ученика.
Царь призадумался.
— Артаксерксову комедию отчего не поглядеть. Но ты прикажи набрать для других комедий ещё человек семьдесят. Пусть все будут русские, говорят пусть внятно, громко! У Гивнера на каждое русское слово — дюжина немецких. Да пусть ученики на комедии не путаются. Сам их спрашивай.
Артамона Сергеевича осенило — вот служба для сына Андрея. Сначала надо будет поглядеть, как у него пойдёт дело, а справится — царю о том объявить.
Приехав в приказ, послал подьячего в Мещанскую слободу за Ивашкой Волошениновым. Ивашка жил в немецких странах, учился там, привёз диплом бакалавра. Вот пусть и явит свою учёность.
9
На Василия-исповедника, в последний день февраля, от мороза на Москве-реке лёд лопался, да так, будто пушки палили. А проснулись — ветер влажный, на сердце ласково, окна плачут от радости: весна!
Говорят: нет такого подрядчика, чтоб к сроку весну выставлял. А Евдокия постаралась.
Ещё на Сретение весна подала о себе весть: соломинки утонули в снегу. Верный знак — через месяц снег сойдёт.
В конце марта уже стояла жара.
Крестьяне радовались, спешили отсеяться, а вот Малах каждый день хаживал на своё поле, брал в ладонь сухую землю, вздыхал, но сеять не торопился. И поступил мудро. В апреле валил снег, ударили морозы.
Май ухнул в грязи, но недаром ведь присказка у сеятелей: коли в мае дожж, будет рожь.
Пришли-таки погожие деньки, и Малах сказал Енафе:
— Малая птичка — соловей, а май знает. Вот и мы теперь с Малашеком выходим в поле, ибо тоже своё время знаем.
В сарае у Малаха стояли сохи, обитые железом, а он старую взял, деревянную. Лучшего от хорошего искать — Бог брови нахмурит. Земля ведь живая, а её ножом булатным. Это же рана. Деревом по пашне — иное дело. Всё равно что корнями. Земля любит, когда её рыхлят, урожаями откликается. И бороны Малаху доставили из стольного града железные, зубастые. Деревянненькой остался верен.
Сеятель под Богом ходит, Господь и научает его таинствам, как добывать хлеб насущный для рода человеческого.
В один день Малах и вспахал поле, на переменки с Малашеком, и посеял, и забороновал.
Дивные дни случаются у людей, верных делу своему. Сели Малах с Малашеком после трудов праведных возле телеги, задали овса двум лошадкам. Лошадей теперь целая конюшня. И работников сколько угодно, но никому Малах не мог доверить свою землю, разве что Малашеку.
Отсеялся, моли Господа Иисуса о дожде. А дождь и без молитвы, трудов ради, посыпался из малой тучи, как из лейки. Малах с Малашеком под телегу сели. Кушали яйца с солёными огурцами, хлеб с луком. Еду квасом запивали. По теперешнему своему достоянию Малах, отец двух дворян, дочери дворянки, дед внука дворянина, мог бы иное кушать. Да еда ведь к месту хороша. С устатку хлеб слаще мёда, квас сердце веселит, лук голову очищает от скверны, а яйца — они же как солнышко. Съешь и призадумываешься. У Бога всё одно к одному лепится и всякая малость имеет образ.
Глядел Малах на лес, на кудри его зелёные, Малашек вдруг и спросил:
— Дедушка, а какие леса в Раю?
— В Раю? — изумился Малах. — В Раю, должно быть, сады.
— А леса нет?! — испугался Малашек.
— Не знаю, — сокрушённо сказал Малах.
— Без леса скучно! — брякнул Малашек.
— Молчи, не гневи Господа! — испугался старик. — Господь знает, где чему быть и чему быть не надобно... Погляди, как дождь запузыривает! Господь с нами, а ты неразумное лепечешь.
Заиграла радуга. Дождь сыпался мелкий, морось на солнце сияла.
— Ну, Бог напитал, никто не видал! — сказал Малах, крестясь.
Спели «Отче наш», собрали крошки птицам.
— Вылазим? — спросил Малах. — Это уже не дождь, а прохлада.
Приехали домой, когда солнышко к земле клонилось. Пыль в Рыженькой пахла молоком, воздух был тёплый. Лягушки пели свои баюкалки так сладко, что глаза дрёма смежала.
На крыльце сидел Егор. Рубаха тонкого полотна, а порты деревенские, из грубого рядна.
— Во! — показал он Малашеку доску.
На доске была банька и крапива стеной.
— Нашёл чего рисовать! — удивился Малах.
— А по мне хорошо. Крапивка-то и на картинке жгучая.
— Из двери, из бани-то — пар! — разглядел Малашек.
— Батюшка парится, — улыбнулся Егор.
— Где? — Малах выхватил у сына доску, разглядывал с пристрастием. — Фу-ты! Напужал. У тебя голова теперь такая, что и голышом нарисуешь.
— Выздоровел я, батюшка! — твёрдо сказал Егор. — Лето поживу здесь, а осенью поеду в Москву. Буду, как прежде, служить Господу Богу и великому государю.