Симеон Полоцкий изобразил на лице глубочайшую задумчивость, он давно уже открыл для себя: поражают слушателей не знания, не мудрость, но облик мудрости.

— Я размышлял об этом. — Старец провёл рукой по струящейся по груди бороде. — Размышления без опыта могут породить ещё одну легенду, и только. Четверть века тому назад во Франции, в городе Лионе, были изданы сочинения Альберта Великого, иначе его называют Альбертом Тевтонским. О сём учёном ходило множество легенд как о великом чародее. Но, прочитав его книги, я понял: единственное, что бросает тень на дивного учителя, — это его вера в камень мудрых, в эликсир, превращающий ртуть в золото. Сам он делал опыты здравые, не имеющие в себе намёка на безбожие. В стеклянный шар Альберт наливал воды и ловил солнечный луч. Лучом этим можно было добыть огонь. Определял учёный и чистоту воды. Для этого опускал в чаны с водой куски полотна, потом их высушивал. Более тяжёлый кусок, по мнению Альберта, означал, что в этом чане, стало быть, в колодце, из которого взята, вода более загрязнена.

— Ну а что тебе известно о магических чудесах Альберта? — спросил Фёдор.

— Обычно рассказывают о Фоме Аквинском. Сей муж был учеником Альберта, когда того назначили главным наставником школы доминиканцев в Кельне. Однажды Фома пришёл в тайную мастерскую учителя, и его встретила и приветствовала женщина удивительной красоты. Фома решил, что это дьявольское наваждение, кинулся на женщину с палкой. Бил с ожесточением, и женщина с гулом и звоном рассыпалась на куски. Тут вошёл учитель Альберт и с гневом закричал: «Фома, Фома, что ты наделал? Ты убил тридцать лет моего труда!»

— Женщина была механической! — воскликнул царевич.

— Да, ваше высочество! Альберт Великий в своих сочинениях рассказывает о чудесных машинах, какие он изобретал. Его говорящая женщина была машиной.

— Ещё расскажи!

— Помню историю с королём Вильгельмом голландским. Учитель Альберт принимал его в Кельне, всё в той же доминиканской школе при монастыре. Была зима, мороз, но Альберт повёл короля для беседы в цветущий сад. Сообщают, правда, что после обеденной молитвы сад исчез. В это последнее я не верю.

— А в сад среди зимы? — Глаза Фёдора блестели, он ударил в ладоши. — Я догадался! Это был зимний сад, как у моего батюшки в Измайлове!

— Я тоже так думаю, — согласился Симеон.

— Учитель, но все эти магики! Все эти искатели камня мудрых, вечного эликсира — почему их не было и нет в России?

Симеон Полоцкий забыл об учёности своей, всплеснул руками:

— В России веруют — все ответы у Бога! Ищут вечной жизни не телу, но душе!

— Ах, верно! Верно! — Царевич вскочил на ноги, подошёл к иконам, смотрел так, словно читал ответ. Спросил наконец: — Учитель, ты думаешь, в России учёность невозможна? Несовместима с верой? Что она была и будет гонимой?

— Не так! Не так! — с жаром возразил Симеон. — В Европе учёных тоже не терпели и гнали. Тот же Альберт Великий, спасая свою науку, а подчас и саму жизнь, множество раз вынужден был оставлять свой дом и бежать. Он покинул университет в Падуе, бежал из Болоньи и скитался по немецким городам. Несколько раз жил в Париже, в Вормсе. Был епископом в Регенсбурге, но, заметь себе, ваше высочество, — сложил с себя столь высокую должность и снова пустился в странствия. Странствия для учёного — поиск истины. Другой великий муж Роджер Бэкон был заключён в тюрьму в Париже. Папа Климент IV его освободил, но после смерти Климента Бэкона снова бросили в тюрьму на долгих десять лет.

— Отче Симеон, скажи, будут ли учёные люди в нашем царстве? Батюшка, великий государь, ищет по свету мастеров, но мастер — есть исполнитель премудростей науки.

— Превосходно, ваше высочество! Я могу спокойно умереть хоть сегодня. Мой ученик постиг суть тайномыслия. Наука питается мыслью, ищет и находит, а мастера претворяют воплощённую в плоть слова мечту в произведение рук.

Царевич был счастлив. И выздоровел в три дня. Симеон Полоцкий, явившись на очередной урок, сказал:

— Вот видите, ваше высочество, как целительна сила мысли! Помолимся.

И они помолились.

Двадцать восьмого февраля великий государь Алексей Михайлович вручал свою царскую грамоту богдыхану Китая, наказ послу Милеску Спафарию. Грамоту зачитали, в ней говорилось: московский царь желает с наилюбезнейшим соседом быти в приятной дружбе и любви. А в наказ послу записали, чтобы с ним ехали люди «для изыскивания тамошних лекарств, всякого коренья и для знатия каменья». Предлагалось иметь с собой компасы, астролябии и книги, в которых описано государство Китайское и лексикон китайский.

Для безопасного хождения в далёкую страну Спафарию придано было сто пятьдесят человек.

На следующий день Николай Гаврилович приехал проститься со своим учеником и получить последние напутствия от Артамона Сергеевича.

Отрок Андрей заплакал, заплакал и Спафарий.

— Ваша семья, — признался он, — была мне в Москве утешением душе и сердцу. Жил я в стране вашей думами высокими, стремился к великому. В былой жизни я имел большие чины, но только в России понял, как дорога жизнь каждого человека. Только в России я ощущал присутствие Бога.