Шрифт:
— А что ты сказала-то?
— Нет причины философствовать без пользы для человека. Наши-то гости об истине забыли, себя друг другу показывали.
— Керкира! — Глаза у Артамона Сергеевича сияли. — Ну-ка ещё чего-нибудь сказани!
— Н'oсце тэ ипсум. Сие по-нашему: «Познай самого себя».
— Вот это да! Вот это по-учёному! — хохотал Артамон Сергеевич. — Ну и бабы у нас!
Глава шестая
1
Судьба Паисия Лигарида, митрополита Газского, послужившего Алексею Михайловичу на Соборах, осудивших старообрядцев и Никона, была решена в считанные дни. Великий государь отпустил владыку домой, в Святую землю, без наград, без милостей. Великолепные хоромы Лигарида, с яблоневым садом, с цветниками, были отданы Спафарию. Милость сию выхлопотал Артамон Сергеевич в награду за государственную книгу «Корень великих государей царей и великих князей российских».
Лигарид не успел до Серпухова доехать, а Матвеев уже спохватился.
— Нельзя Паисия выпускать из русских пределов, — говорил он государю с глазу на глаз. — Теперь доподлинно известно: владыка — тайный папёжник.
Алексей Михайлович ужаснулся про себя. Выходило, что все перемены в обрядах Православной церкви совершены с благословения Рима. Жестокими судами Лигарид разваливал исконное русское благочестие ради торжества папской курии.
— Нельзя! — согласился Алексей Михайлович, из холода его кинуло в жар. — Чего на папу пенять! Лигарид моему собственному неистовству поддакивал. Каково будет, если по всему миру протрезвонит о самодурстве московского царя.
— Владыку нужно в Киеве оставить, — сказал Артамон Сергеевич. — В Печерском монастыре.
Улыбнулся про себя. Без Лигарида Киев, может, и пришлось бы отдать полякам, но с Лигаридом — это дело уже совершенно немыслимое.
— Тому и быть, — сказал Алексей Михайлович и вдруг вспылил: — Сколько раз я тебе про театр поминал! Воз и ныне на дворе!
— Великий государь! — Артамон Сергеевич поклонился. — Место для театра мы с пастором Грегори присмотрели. Чердаки на дворе боярина Ильи Даниловича, к тебе по наследству перешедшему, зело подходят. Для посылки в Курляндию и в иные земли человека я подыскал верного. У меня даже указ заготовлен.
— Неси! — Алексей Михайлович обронил слово почти виновато, но глаза глядели пронзительно: что, поймался на брехне?
Артамон Сергеевич поклонился, вышел и в считанные минуты вернулся с грамотой.
— Читай! — строго приказал Алексей Михайлович, но было видно — доволен другом, слава Богу, не пустобрёх.
— Указ полковнику Миколаю фон Стадену, — начал Матвеев. — Ехати ему в Великий Новгород и во Псков и к курляндскому Якубусу-князю и, будучи в Курляндской земле, приговаривать великого государя в службу рудознатных всяких самых добрых мастеров...
— А театр?! — Алексей Михайлович даже побагровел: всё-таки надули.
— Изволь дослушать грамоту, великий государь.
— Дай мне... — выхватил лист, глаза вытаращил: — Где?!
— Здесь вот, — показал пальцем Матвеев.
— ...которые б руды всякие подлинно знали и плавить их умели, — читал Алексей Михайлович ворчливо и капризно, — да два человека трубачей, самых добрых и учёных, два человека, которые б умели всякие комедии строить. А буде он, Миколай, таких людей в Курляндии не добудет... Теперь сам.
Вернул лист Матвееву.
— ...Таких людей в Курляндии не добудет, и ему ехати для того во владения Свейского и в Прусскую землю.
— Спасибо, Артамон! — Алексей Михайлович смахнул слезу с глаз. — Утешил. Но двух человек для комедии мало. Пусть ищет человек с десять. И мастеров музыку строить, и столько же — комедию. О том на словах ему скажи. Да смотри, чтоб скудости в деньгах полковник не знал. А чердак для театра пойдём вместе поглядим.
Не поленился, осмотрел хоромы своего тестя Ильи Даниловича. Там же, на чердаке, горя нетерпением, повелел составить бумагу: «7180 г. майя в 10 день по указу дать из Галицкие чети на обивку стен и окон в чердаках, что на дворе боярина Ильи Даниловича Милославского, где быть комедии, 12 половинок осмь аршин сукон анбургских, зелёных и червчатых, да 9 аршин сукна английского, червчатого».
Выслушал написанное, одобрительно улыбнулся и шепнул Артамону Сергеевичу на ухо:
— Как дитём разродится, порадую Наталью Кирилловну, — глянул на друга строго. — И тебя порадую. Молись!
2
Икона Настасьи Узоразрешительницы, писанная Егором, стояла в изголовье великой государыни.
Срок близился, все вокруг были ласковы, улыбчивы, а у Натальи Кирилловны из сердца все чувства вытеснил страх.