— Сегодня такого не случается!

— Случается, и притом каждодневно, дорогой майор.

— Я, по крайней мере, не слыхал.

— И понятно, что не слыхали, так как случается это не с коронованными особами, а с людьми мелкими, ничтожными.

— А может, дурной глаз? Я что-то в это не верю.

— Хотите верьте, хотите нет, но я лично знавал человека, который без потухшей сигары в руке неизменно проигрывал.

Лисенсиат Каррильо, ухмыльнувшись, обратился к собравшимся:

— Господа, позволю себе привлечь ваше внимание к порученному нам делу. Лично мне кажется, что против полковника де ла Гайдара имеется еще и другое обвинение. Этот наш приятель и прежде не вызывал особого доверия, а в нынешних скверных обстоятельствах не исключено, что он подумывает, как бы переметнуться к повстанцам.

Голоса присутствующих смешались в один общий гул:

— Всем известно, что он участвовал в заговоре.

— А между прочим, он всем обязан хозяину.

— Как и все мы.

— Свой священный долг перед хозяином я сознаю, как никто.

— Уплатить его я смогу только собственной жизнью.

— А вот Домисьяно отплатил хозяину самой черной неблагодарностью.

Все на этом сошлись, и, словно в знак примирения, майор дель Валье протянул присутствующим свою табакерку.

Тиран шарил по небу подзорной трубой. Лунный свет серебрил его голову.

— Еще пять суток, и мы увидим комету, появление которой предсказывают европейские астрономы. Не предупреди чужестранные ученые, мы бы ничего не знали об этом важном событии. Вполне допускаю, что в астральных мирах так же мало осведомлены о наших революциях. Тут мы квиты. И тем не менее наше отставание в науке просто нетерпимо! Вегильяс, прошу вас подготовить приказ об оснащении школы мореплавания и астрономии приличным телескопом.

Лисенсиат Вегильяс вытянулся на кривых, циркулем, ножках, выпятил грудь и с ораторским жестом отчеканил:

— Забота о родине начинается с заботы о ее культуре!

Тиран Бандерас насмешливым кивком голого своего черепа отблагодарил несчастного прихлебателя за пьяную лесть и снова уставился в ночное небо. В таинственную лунную геометрию сада ворвался танцующий рой светлячков.

Вдруг, с пронзительными криками, вращая безумными, как у перепутанного зверька, глазами, к гостям вылетела простоволосая, в одной нижней рубашке девица. Разговоры разом оборвались, и воцарилось молчание. Тиран Бандерас, оправившись от испуга, гневно топнул ногой н выругался. В дверях застыли от страха перед неминуемым наказанием гнавшиеся за полураздетой горничная и лакей. Тиран рявкнул:

— Хорошо же ты смотришь за ребенком, свинья ты паршивая! Да и ты, собачий сын, не мог ее устеречь!

Лакеи и служанка, что-то бормоча, в ужасе отступили за порог. В темной глубине дверного проема лишь неясно проступали их силуэты. Тиран Бандерас подошел к полураздетой девице, которая с яростью умалишенных вцепилась скрюченными пальцами в свои волосы и с истошными криками порывалась забиться в угол.

— Манолита, тебя никто не обидит! Иди к себе в комнату.

Простоволосая девица была дочерью тирана Бандераса. Юная, цветущая, с блестящей бронзовой кожей, почти еще девочка, она неподвижно в испуге уставилась па гостей. В этот момент лицо ее походило па маску идола, храпящую печать какой-то ужасной тайны. Боязливо согнувшись, она метнулась под защиту своей горничной и лакея, застывших в дверном проеме. Они уговорили ее уйти, и все трое быстро скрылись в темноте. Тиран Бандерас, бормоча что-то себе под нос, зашагал взад и вперед. Наконец, словно отыскав нужное решение, он любезным кивком простился с гостями и стал подниматься по лестнице. Обернувшись, бросил майору дель Валье:

— А этого мерзавца, моего дружка, следовало бы сцапать сегодня же ночью.

Надолго врежутся в память эти празднества в день поминовения святых и усопших! Оружейная площадь, Монотомбо, Аркильо-де-Мадрес наводнены палатками, лотками, карточными и рулеточными столами. К Порталитос-де-Пенитентес сбегается народ, чтобы поглазеть на «огненного быка». Гася но дороге фонари иллюминации, мчатся толпы весельчаков: они хотят, чтобы бык светился еще ярче. В бескрайнем небе одолевает мрак задорная, насмешливая луна. Под навесами и у входов в балаганы и палатки коптят керосиновые лампы. Толпы бедняков окружают слепцов, поющих под гитары. Креолы-ранчеро пончо, широкополые шляпы и сверкающие ножи — облепляют столики с азартными играми, уповая на изменчивое счастье. Волнами накатывается беднота, краснокожая, лохматая, босая. На каменных приступках церковных папертей горшечники-индейцы торгуют глиняными колокольчиками, расписанными кричаще-драматическими рисунками. Набожные женщины и дети покупают эти зловещие глиняные изделия, жалобным своим звоном напоминающие и стадную овцу, и странствующего монаха одновременно. На каждом шагу вспыхивает то бурное веселье, то яростная ссора. В галереях, палатках метисов и индейцев бренчат гитары и разливаются песни о чудесах и разбойниках:

Внутренний дворик публичного дома Кукарачиты был расцвечен пестрыми фонариками, а в Зеленой его гостиной были возжены поминальные лампады: в дни празднеств такое соседство неизбежно.

Лупита Романтик в пеньюаре с бантами и с растрепанной прической, провалившись в магнетический сон, тяжко вздыхала под взглядом и пассами доктора Поляка. Обессиленная, покорная, вся во власти видений, она только вскрикивала:

— Ах!

— Отвечайте, сеньорита медиум!

— Ах! Он весь светится и сейчас подымается по высокой лестнице… Не могу. Он пропал… Растаял…

— Еще, напрягитесь еще, пока он снова не явится вам!

— Он входит в дверь… возле нее стоит часовой.

— Они разговаривают?

— Да… Вот он опять пропал. Не вижу… Ах!

— Сосредоточьтесь, сеньорита медиум!

— Не могу.

— Приказываю вам!

— Ах!

— Сосредоточьтесь! Что вы видите вокруг?

— Ах! Огромные, словно луны, звезды… Они мчатся по небу…