Шрифт:
— Вы еще на земле?
— Не знаю.
— Знаете! Отвечайте. Где вы сейчас?
— Я умерла!
— Я воскрешаю вас, медиум.
И с этими словами шарлатан коснулся перстнем ее лба. Потом стал делать какие-то пассы руками и дуть на веки спящей дайфы.{110}
— Ах!
— Сейчас вы проснетесь веселой, со свежей головой… Проснетесь бодрой, здоровой, словно ничего но было.
Монотонно бормотал он какие-то фразы, будто священник привычную проповедь. В коридоре бушевала рассерженная хозяйка, а во дворе, где танцы, попойка и игра слились в общий гул, куражился полковник Домисьяно де ла Гандара.
III
Полковник Домисьяно де ла Гандара бренчит па гитаре. В распахе выбившейся из штанов рубахи круглится сияющее брюшко тибетского божка. Домашние туфли на босу ногу, на голове широкополая шляпа, из-под которой выглядывают красный платок и ухо с серьгой. Подмигивая одним глазом и машинально настраивая гитару, он обменивается непристойными шуточками с девицами легкого поведения в сильно декольтированных халатиках и с длинными распущенными волосами. Смуглый, коренастый, кудрявый, полковник одет в пропахшую потом индейскую куртку и восточные шаровары, стянутые ремнем с крупной серебряной пряжкой. Непристойные, грубые шутки он сопровождает заливистым пьяным смехом. Ниньо Домисьяно никогда не бывал трезв и всю свою жизнь таскался по притонам и публичным домам, к концу же праздников он напивался до безобразия и начинал буянить. В креслах-качалках томно возлежали презрительно молчавшие блудницы: их присутствие угадывалось по лениво раскачивающимся огонькам сигар. Полковник, в последний раз проверни настройку, затянул на шутливый лад популярную в то времена песню о Диего Педерналесе. Тень его руки и отблески украшавших ее массивных перстней и колец световым узором вплелись в звуковой узор гитары:
Едет он на драной кляче. Караулом окружен, Он в Вальдинии был схвачен Возле дома своего. Дочь ревнивая ранчеро Судьям выдала его!IV
А в зале, которую называли Зеленой гостиной, уныло тренькало пианино. Зарешеченные окна гостиной, прикрытые трепетавшими на ветру легкими муслиновыми занавесками, выходили во внутренний дворик. От лившихся оттуда грохота оргии и света стены гостиной, казалось, раздвинулись и часто мигали яркими бликами. «Слепой Сыч» — таково было шутливое прозвище тапера — барабанил но мертвенно-белым клавишам, аккомпанируя чахлой певичке, некрасивой, унылой девице из местного приюта. Приклеившись к решетке окна, оплакивали свою злую картежную судьбу две куклы-мулатки. Темная глина их лиц умягчалась изяществом и раскраской их черного дерева головок, причудливо убранных высокими гребнями и перьями и напоминавших восточную миниатюру, выдержанную в зеленовато-коричневых тонах. Слепой Сыч тренькал на пианино, которое днем, подобно сове, дремало под чехлом из черной фланели. Девушка пела, теребя шнуровку убогого своего корсажа; лицо ее было неподвижно, словно сковано смертью, и на груди скорбно мерцал медный подносик дли сбора пожертвований:
Пощади меня. надежда! Ты в моих всечасно думах, Непорочной страсти пламя!Мертвенный голос в мертвенном освещении пустынной залы взвивался на невероятную высоту:
Непорочной страсти пламя!Несколько парочек кружились во дворе, увлекаемые ритмом песни. В тесном объятии проплывали они в ленивой истоме перед решетками окон. Полковник, напившись в стельку, сучил одну и ту же струну, подтягивая дрожащим голосом:
Пощади меня, надежда!V
Ветром вздувается зеленая атласная занавеска, отделяющая нишу от остальной части гостиной. В глубине ниши зеркало, в котором отражается пышное ложе любви. По временам оно качается в мигании лампадных светильников. Лупита издыхает:
— Не приводи господь, какой тяжкий сон мне приснился! Ух, как трещит голова!
Шарлатан поспешил ее успокоить:
— Еще немного — и все пройдет.
— Скорее черепаха взовьется соколом, чем я еще раз дам себя усыпить!
Чтобы переменить разговор, доктор Поляк с шутовской церемонностью льстит дайфе:
— Вы представляете собой любопытнейший случай метампсихоза. Со всей ответственностью могу гарантировать вам контракт с одним из берлинских театров. Наш номер пользовался бы гигантским успехом. Проведенный сейчас опыт представляет совершенно исключительный интерес!
Дайфа до боли сдавила себе виски, вонзив сверкающие каменьями пальцы в иссиня-черные пряди волос:
— Теперь я всю ночь не избавлюсь от проклятой мигрени!
— Выпейте чашечку кофе — и мигрень как рукой… А если капнуть туда еще чуточку сильно тонизирующего эфира, то можно будет хоть сейчас поставить еще один опыт.
— Хватит и первого!
— А разве вам не хотелось бы выступать пород публикой? При умелом руководстве вы очень скоро приобретете достаточное имя, чтобы выступать даже в Нью-Йорке. Я гарантирую вам приличный процент от сбора. Менее чем через год вы сможете получить аттестаты самых известных европейских академий. Полковник рассказывал мне об одном случае с вами — пусть очень давнем, — который представляет весьма крупный научный интерес… Случай, действительно, очень давний! И вы должны непременно посвятить себя науке, работать с людьми, проникшими в тайны магнетизма.
— Да никогда в жизни… даже за самый тугой кошелек! Чтобы подохнуть во время опыта? Да пропади все пропадом!..
— Если подходить научно, то тут нет никакого риска.
— А говорят, что блондинка, с которой вы прежде работали, умерла прямо на сцене?
— И что меня посадили за это в тюрьму? Очевидная чепуха. Как видите, я на свободе.
— А может, вы подпилили тюремную решетку?
— Вы полагаете, что я и это могу?
— А разве вы не колдун?
— Изучение магнетических эффектов не может рассматриваться как колдовство. Ну как, прошла голова?