Потом все заканчивается.

Она подается вперед в металлическом кресле, смахивает с тела птиц, хотя их нет. Потом сворачивается в клубок и прячет лицо.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее плеча, успокоить ее, но она с силой бьет меня по руке.

– Не прикасайся ко мне!

– Все закончилось, - говорю я, морщась: она бьет сильнее, чем ей кажется. Я не обращаю внимания на боль и глажу рукой ее волосы, потому что я глупец, и я неуместен, и глуп...

– Трис.

Она только покачивается взад-вперед, успокаивая себя

– Трис, я доведу тебя до спальни, хорошо?

– Нет! Они не должны меня видеть... не в таком состоянии...

Вот что делает новая система Эрика: смелый человек только что одержал победу над одним из его худших страхов меньше чем за 5 минут, испытание, с которым большинство справляется за вдвое большее время, но она в ужасе от того, что ей нужно вернуться назад по коридору, что в любом случае она будет выглядеть слабой или уязвимой. Трис - бесстрашная, открытая и простая, но эта фракция на самом деле больше не Бесстрашие.

– Ох, успокойся, - говорю я раздраженнее, чем должен бы.
– Я выведу тебя через заднюю дверь.

– Мне не нужно, чтобы ты...
– я вижу, как трясутся ее руки, когда она отвергает мое предложение.

– Ерунда, - возражаю я. Я беру ее за руку, помогая встать. Пока я продвигаюсь к задней двери, она вытирает глаза. Однажды Амар провел меня через нее, пытаясь отвести в спальни, даже когда я этого не хотел, как она сейчас. Неужели возможно пережить дважды одну и ту же историю с разных точек зрения?

Она выдергивает свою руку из моей и поворачивается ко мне.

– Почему ты сделал это со мной? В чем смысл, а? Когда я выбрала Бесстрашие, я не знала, что подпишусь на недели пыток!

Если бы на ее месте был какой-нибудь другой новобранец, я бы к этому времени уже десятки раз наорал на него за несоблюдение субординации. Я бы чувствовал себя под угрозой от ее постоянных нападок на мою репутацию и постарался бы подавить её бунт так же безжалостно, как это сделал с Кристиной в первый день посвящения. Но Трис заслужила мое уважение, когда прыгнула первой в сетку; потом она бросила мне вызов во время её первого приема пищи; потом её не отпугнули мои неприятные ответы на вопросы; когда она заступилась за Ала и смотрела мне прямо в глаза, пока я метал в нее ножи. Она не моя подчиненная, просто не может ею быть.

– А ты думала, преодолеть трусость будет легко?
– спрашиваю я.

– Это не преодоление трусости! Трусость - это то, как ты действуешь в реальной жизни, а в реальной жизни меня не заклевывают до смерти вороны, Четыре!

Она начинает плакать, а я слишком застопорен от того, что она только что сказала, чтобы чувствовать себя неловко от ее слез. Она не усваивает уроков, которые преподносит Эрик. Она усваивает другие вещи, мудрые вещи.

– Я хочу домой, - говорит она.

Я знаю, где камеры в этом коридоре. Я надеюсь, ни одна из них не записала ее слов.

– Научиться думать в разгар паники - вот урок, который каждый, даже твоя семья Сухарей, должен выучить, - говорю я. Я подвергаю сомнению многие вещи в обучении бесстрашных, но симуляции страха не одни из них; они - наиболее эффективный способ для человека взаимодействовать со своими собственными страхами и победить их, гораздо более эффективный, чем метание ножей или борьба.
– Вот чему мы пытаемся научить тебя. Если ты не можешь усвоить это, тогда убирайся отсюда, потому что ты нам будешь не нужна.

Я резок потому, что знаю, что она справится. И еще потому, что просто не могу по-другому.

– Я пытаюсь, но я провалилась. Я плохо справляюсь.

Я чувствую, что сейчас рассмеюсь.

– Как долго, по-твоему, ты была в той галлюцинации, Трис?

– Я не знаю. Полчаса?

– Три минуты, - говорю я.
– Ты справилась в три раза быстрее, чем кто-либо из инициированных. Кем бы ты не была, ты не лузер.

Ты, должно быть, дивергент, думаю я. Но она не сделала ничего, чтобы изменить симуляцию, поэтому может и нет. Может, она просто настолько храбрая.

Я улыбаюсь ей.

– Завтра у тебя получится лучше, вот увидишь.

– Завтра?

Она успокоилась. Я прикасаюсь к ее спине, прямо между плеч.

– Что было твоей первой галлюцинацией?
– спрашивает она меня.

– Это в большей степени не что, а кто.

Говоря это, я думаю, что мне просто следует рассказать о первом препятствии в моем пейзаже страха, боязни высоты, хотя это не совсем то, о чем она меня спрашивает. Когда я рядом с ней, я не могу контролировать то, что говорю так же, как я это делаю рядом с другими людьми. Я говорю расплывчато, потому что только так могу останавливать себя, чтобы не сказать чего-либо лишнего, моя голова забита ощущением ее тела под её рубашкой.