– Ты уже знала, - говорю я, с трудом осознавая правду.
– Ты знала, что они планировали что-то подобное, знала уже какое-то время. Ты ждешь этого. Рассчитываешь на это.

– У меня нет стойкой привязанности к бывшей фракции. Я не хочу, чтобы она или любая другая фракция контролировала этот город или людей в нем, - говорит Эвелин.
– Если кто-то хочет устранить моих врагов вместо меня, я не стану им мешать.

– Я не могу тебе поверить, - говорю я.
– Они не все как Маркус. Они беззащитны.

– Ты думаешь, что они невинны, - говорит она. - Ты их не знаешь. Я видела, кто они на самом деле.

Ее голос звучит хрипло и низко.

– Как, по-твоему, твоему отцу удалось лгать тебе про меня все эти годы? Ты думаешь, другие лидеры Отречения не помогли ему, не сохранили ложь? Они знали, что я не была беременна, что никто не вызывал врача, тела не было. Но, тем не менее, они сказали тебе, что я умерла, разве нет?

Раньше мне не приходило это в голову. Тела не было. Тела не было, но все эти мужчины и женщины, продолжавшие сидеть в доме моего отца в то ужасное утро и на похоронах вечером, притворялись для меня и для остальных членов Отречения, и даже их молчание говорило: никто бы нас не покинул. Кто бы захотел?

Я не должен бы удивляться, обнаружив, что фракция полна лжецов, но, возможно, часть меня все еще наивна, как дитя.

Теперь уже нет.

– Подумай об этом, - говорит Эвелин.
– Ты действительно хочешь помочь им, тем людям, которые готовы сказать ребенку, что его мать мертва, лишь бы сохранить лицо? Или ты хочешь помочь устранить их от власти?

Я думал, что знаю. Те невинные отреченные, постоянно оказывающие услуги и кивающие на разный манер, они должны быть спасены.

Но те лжецы, которые заставили меня погрузиться в скорбь, которые оставили меня наедине с человеком, причинившим мне боль - нужно ли спасать их?

Я не могу смотреть на нее, не могу ей ответить. Я дожидаюсь, пока поезд поедет мимо платформы, и выпрыгиваю из него, не оглядываясь.

– Не пойми меня неправильно, но ты выглядишь ужасно.

Шона садится в кресло рядом со моим, опуская поднос на стол. У меня ощущение, что вчерашний разговор с матерью - это внезапный, оглушающий шум, и теперь все остальные звуки стали глуше. Я всегда знал, что мой отец жесток. Но я всегда считал, что другие отреченные невинны; глубоко внутрия всегда считал себя слабаком за то, что покинул их, будто будучи предателем собственных принципов.

Сейчас мне кажется, что, независимо от принятого решения, я все равно кого-нибудь предам. Если я предупрежу Отречение о планах нападения, которые нашел на компьютере Макса, я предам Бесстрашие. Если я не предупрежу, я снова предам свою прежнюю фракцию, гораздо в большей степени, чем предал до этого. Мне придется выбирать, и меня подташнивает при мысли о принятии этого решения.

Я пережил сегодняшний день единственным известным мне способом: проснулся и пошел на работу. Я вывесил рейтинги, которые стали причиной некоторых разногласий между мной, отстаивающим назначение большего количества баллов за улучшение показателей, и Эриком, встающим на защиту постоянства в результатах. Я пошел есть. Я пережил эмоции, будто оставив только мышечную память.

– Ты собираешься съесть хоть что-нибудь из этого?
– интересуется Шона, кивая головой на мою тарелку, полную еды. Я пожимаю плечами.

– Может быть.

Я вижу, что она собирается спросить, в чем дело, поэтому меняю тему.

– Как дела у Линн?

– Ты должен знать это лучше, чем я, - отвечает она.
– Видишь ее страхи и все такое.

Я отрезаю кусочек мяса и прожевываю его.

– На что это похоже?
– спрашивает она осторожно, приподнимая брови.
– Ну, видеть все их страхи.

– Я не могу говорить с тобой о ее страхах, - замечаю я.
– Ты это знаешь.

– Это твое правило или правило Бесстрашия?

– А это важно?

Шона вздыхает.

– Иногда мне кажется, что я ее совсем не знаю, вот и все.

Мы доедаем оставшуюся еду в тишине. Именно это мне нравится в Шоне больше всего: ей не нужно заполнять пустые места. Когда мы заканчиваем, мы вместе уходим из столовой, и Зик зовет нас с другой стороны Ямы.

– Эй!
– восклицает он, крутя рулон липкой ленты на пальце.
– Как насчет того, чтобы пойти и попинать что-нибудь?

– Давай, - в унисон отвечаем мы с Шоной.

Мы идем к спортзалу, Шона рассказывает Зику о неделе у Стены.

– Два дня назад идиот, с которым я патрулировала, начал сходить с ума, клянясь, что что-то видел снаружи... Выяснилось, что это был пакет!

Рука Зика скользит к ее плечам. Я сжимаю пальцами костяшки рук и стараюсь не мешать им.

Когда мы подходим ближе, мне кажется, что я слышу голоса. Расстроенный, открываю дверь пинком. Внутри находятся Линн, Юрайя, Марлен и...Трис. Столкновение миров немного путает меня.