– Я не это имела в виду.

– Вот как.

– Это немыслимо, - говорит она.
– Он прыгает в пропасть и Эрик называет это храбростью? Тот самый Эрик, который сказал тебе швырять ножи в голову Ала?
– Ее лицо содрогается.
– Он не был храбрым! Он был депрессивным и трусливым и чуть не убил меня! Это то, что мы должны уважать?

– А что прикажешь им делать?
– говорю я настолько мягко, насколько возможно, но это не помогает. - Осудить его? Ал уже мертв. Он не может услышать этого, слишком поздно.

– Дело не в Але, - отвечает она.
– Дело в том, что все смотрят! Те, кто теперь считает прыжок в пропасть возможным вариантом. Я имею в виду, почему бы это не сделать, если потом тебя будут считать героем? Почему бы не сделать это, если после все будут помнить твое имя?

Но, разумеется, дело в Але, и она знает об этом.

– Дело...
– она делает усилия, сражается сама с собой.
– Я не могу... Такое никогда не случилось бы в Отречении! Ничего из этого! Это место испортило и погубило его, и мне все равно, если то, что я говорю, делает меня Стиффом, мне все равно, мне все равно!

Моя паранойя очень глубоко развита, я автоматически смотрю на камеру, спрятанную в стене над питьевым фонтаном, замаскированную под голубую лампу, закрепленную там. Люди в комнате контроля могут видеть нас и, если нам не повезло, они могли выбрать этот момент, чтобы услышать нас тоже. Я могу себе это представить: Эрик, называющий Трис предательницей фракции, и тело Трис на железнодорожном полотне.

– Осторожно, Трис, - говорю я.

– И это все, что ты можешь сказать?
– хмурится она.
– Что мне следует быть осторожной? И все?

Я понимаю, что она не ожидала такого ответа, но для того, кто только что ругал безрассудство Бестрашных, она определенно ведет себя как одна из них.

– Ты настолько же плоха, как и Искренние, ты это знаешь?
– говорю я. Искренние всегда открывают рты, не думая о последствиях. Я отталкиваю ее от питьевого фонтанчика, из-за чего мое лицо приближается к ее лицу, я настолько близко, что я представляю ее неживые глаза, плавающие в подземной реке, и я не могу выдержать этого, как когда она была атакована, и никто не знает, чем могло бы все закончиться, не услышь я ее крик.

– Я не собираюсь повторять, так что слушай внимательно.
– Я кладу свои руки ей на плечи.
– Они следят за тобой. За тобой в особенности.

Я помню, как смотрел на нее Эрик после того, как я кинул ножи. Его вопросы об ее удаленной записи симуляции. Я сказал, что виновата вода. Он подумал, что это интересно, что компьютер залило не через пять минут после окончания симуляции Трис. Интересно.

– Отпусти меня, - говорит она.

И я немедленно делаю это. Мне не нравится ее голос с такой интонацией.

– Они следят и за тобой?

Всегда следили. Всегда будут следить.

– Я пытаюсь помочь тебе, но ты отказываешься от помощи.

– О, да. Твоя знаменитая помощь, - произносит она.
– Ранить мое ухо ножом, поддразнивать меня и кричать на меня больше, чем на других, действительно помогает.

– Поддразнивать тебя? Ты имеешь в виду, когда я метал ножи? Я не поддразнивал тебя!
– Я трясу головой.
– Я напоминал тебе о том, что если ты струсишь, то кто-то другой займет твое место.

Для меня в тот момент все казалось очевидным. Я думал, что после момента, когда она, казалось начала понимать меня лучше остальных, она поймет и это. Но, конечно, она не поняла. Она не читает мысли.

– Почему?
– спрашивает она.

– Потому что...ты из Отречения, - говорю я.
– И...когда ты ты самоотверженна, ты на пике своей храбрости. Но на твоем месте я бы делал вид, что эти самоотверженные порывы проходят, потому что если не те люди узнают об этом... ну, ничего хорошего не будет.

– Почему? Почему их заботят мои намерения?

– Намерения - единственная вещь, которая их заботит. Они пытаются заставить тебя думать, что их заботит то, что ты делаешь, но им все равно. Они не хотят, чтобы ты действовала определенным способом, они хотят, чтобы ты думала определенным образом. Так тебя легко понять. Так ты не будешь представлять для них угрозу.

Я кладу руку на стену рядом с ее лицом и наклоняюсь к нему, размышляя о татуировках, образующих узор у меня на спине. Не татуировки сделали меня предателем фракции. А то, что они значат для меня - избавление от узкомыслия любой из фракций, мышления, которое полностью разделяет меня на разные части, сокращая меня до одной лишь версии самого себя.