– Можно не считать. Картина ясная - почти единогласно. Опустите руки, - сказал председатель колхоза.
– И последний вопрос: какую пенсию назначим Максиму Минеевичу Пустовалову?
– Председатель взял со стола заявление Минеевича и прочел: - "Поскольку я создавал колхоз, был в активе и безотлучно выходил на работу, а не какой-нибудь тунеядец, прошу назначить мне двадцать рублей в месяц". Кто имеет слово?

– Ты создавал колхоз!.. Как это так?
– крикнули из зала.

Минеевич, опираясь на стол, встал:

– Которые молодые - не знают как раз... У Толоконцевой горы стояла Панфилова мельница. В тридцатом году ее растащили, а Панфила сослали, то есть вослед. Феоктист, не дай соврать! Помнишь, в двадцать девятом годе мы всемером у Панфила собрались на помол?

– Феоктист за дровами уехал, - ухнул кто-то басом из зала.

– Егор Иванович, не дай соврать... Ты ишшо маленьким был, - метнулся Минеевич к старшему конюху, сидевшему за его спиной в президиуме.

– Я не помню, - ответил Егор Иванович, краснея: весь президиум обернулся и смотрел на него.

– Да не с тобой, чудак-человек... С отцом твоим ездили на помол... Значит, я, Иван, Феоктист...

– Ты не юляй!
– кричат из зала.

Этот окрик точно подстегнул Минеевича, он передернул плечами, вскинул сердито бороденку и сам пошел в наступление:

– Как впервой назывался наш колхоз, ну? "Муравей"... Мураш то есть. А кто ему дал такое название?
– сердито крикнул он в зал и, не дождавшись ответа, погрозил кому-то кулаком: - Я придумал! А через чего?.. Сидели мы в мельничном пристрое... Сговорились: артель создавать. А какое название? Смотрю я - по моим чембарам мураш ползет. Я его цоп - и кверху.
– Минеевич вскинул щепоть, словно в пальцах у него был зажат этот самый муравей.
– Мурашом, грю, и назовем. Так и вырешили... Магарыч распили.
– Минеевич почуял, что сказал лишнее, мотнул головой и добавил: - За помол то есть...

– Граждане колхозники, они тем разом перепились и Назарку заседлали, - говорит Федул.
– А Минеевич сел на него верхом и вокруг жернова ездил.

– Врет он!
– покрывая хохот, срываясь на визг, кричит Минеевич.
– Он самулянт!

– А кого за это выключили из артели? Кого?
– распаляется и Федул.
– Он всю жизнь бабу на пасеке продержал, а сам прорыбачил. За что ж ему двадцать рублей?

– Прямо не Минеевич, а как это... литературный инструктаж, - говорит на ухо председатель сельсовета председателю колхоза.

Тот снисходительно улыбается и поправляет:

– Не инструктаж, а персонаж.

– Какая разница!

– Тихо, товарищи! Хватит прений. Все ясно. Давайте голосовать: кто за то, чтобы Максиму Минеевичу Пустовалову назначить пенсию в двадцать рублей?
– спросил, поднявшись, председатель колхоза.

Зал не колыхнулся, ни одна рука не вскинулась кверху.

– Понятно... Кто за пятнадцать?.. Как всем... Единогласно!

– А ежели как всем...
– затрясся от негодования Минеевич, - сами и заседайте. В насмешку сидеть не желаем.

Он с грохотом отодвинул стул и вышел из президиума в зал.

– От дак вырешили!..

– Прямо как в лагун смотрели...

– Совершенно правильные слова...

– По первому вопросу все, - сказал председатель колхоза.
– Шестнадцать пенсий выдали, две отказали. На второй вопрос разное. Слово имеет председатель сельсовета Бобцов Федосей Иванович.

Федосей Иванович подошел к столу, раскрыл папку с делами, солидно откашлялся.

– Поступила жалоба от гражданки Криволаповой Евдокии Семеновны на Силантьева Парамона Ивановича и на Черепенникова Федула Матвеевича в том, что они, отперев замок, вошли в дом Криволаповой, выпили осадки от пива, хлебную опару и съели на закуску картошку для поросенка. Посему поросенок визжал, когда пришла хозяйка. Вопросы имеются?

– Судить их надо колхозным судом чести!

– Хорошенько их приструнить! Они, как попы, по дворам шастают...

– В таком разе суд колхозной чести занимает свои места в составе председателя Фетиньи Петровны и заседатели - я и Егор Иванович.

– Подсудимые, встаньте!
– приказывает Фетинья Петровна, глядя в папку Федосея Ивановича.

Федул и Парамон встают. Парамон в отличие от Федула сух, с бритым морщинистым лицом; впалые щеки придают ему мрачный аскетический вид, и смотрит он в пол, как заговорщик.

– Как вы проникли в избу Криволаповой?

– Подошли - замок висит... Ну, мы его шевельнули. Я шевельнул замочек ай ты, Федул?
– спрашивает Парамон.

– Чего его шевелить? Это он от ветру.

– От ветру?! Эх, бесстыжие ваши глаза, - встает Криволапиха.
– Небось палец-то об замок зашиб?

Парамон тычет в ее сторону обвязанным тряпицей большим пальцем:

– На, посмотри, на нем шкуры нет!

– А чо у тебя с пальцем-то?
– спрашивает Фетинья Петровна.

– Чирьяка под ногтем. Фельдшер говорит: исделай ванную и помочи... Авось отмякнет. Я скипятил чугунок да сунул туда палец-то. Вся шкура и спустилась, как чулок.