Снова вода. Что это?

— Разбудите же меня! — кричу я и сам слышу свой крик: я кричу, конечно, во сне.

— Ауф!

Опять вода. Меня хватают чьи-то жесткие руки, сильно встряхивают и куда-то несут. Я снова чувствую боль и ощущаю острый, холодящий запах нашатырного спирта.

Открываю глаза. Как в тумане, вижу зарешеченное окно, стол, револьвер на столе и светлые беспокойно настороженные глаза человека с черными усиками. Этого человека я где-то встречал очень, очень давно. Глаза у человека теплеют. Он спрашивает:

— Пить хочешь?

Да, конечно, я очень хочу пить. Но мне трудно ворочать языком. Человек с усиками ставит передо мной стакан с водой. Он улыбается, он чему-то рад. Он радуется, он так же радовался когда-то. Теперь я узнаю его. Это гестаповский офицер, который вез нас в Брукхаузен. Я тоже улыбаюсь. Я пью воду и щвыряю пустой стакан в лицо гестаповцу: меня сейчас ничего не страшит.

На минуту я снова попадаю в фантастический мир, но только на одну минуту. До меня доносится испуганный крик офицера:

— Оставьте, вы его убьете!

Зарешеченное окно, полетевшее было в сторону, возвращается на место. Опять вижу стол, на столе револьвера нет, глаза у гестаповца злы.

— Покатилов, вы ведете себя, как мальчишка. Вы идиот!

— Сам идиот! — кричу я.

Я радуюсь, что у меня совершенно пропал страх, я не боюсь даже пестрого клубка. Я уверен, что бы со мной сейчас ни делали, я все равно проснусь, потому что то, что со мной делают, в действительности не бывает.

— Ты сволочь,— хриплю я. Мне хочется встать и задушить его, но мои руки теперь заломлены назад и привязаны к спинке железного кресла.

Гестаповец вынимает револьвер и отходит к окну, Черная дырочка дула глядит мне в глаза.

280

— Я пристрелю тебя, как собаку, если ты не перестанешь буйствовать,— шипит он.

— Дурак,— отвечаю я. Мне смешно. Я как раз и хочу того, чем он меня пытается испугать: умереть и проснуться.

Я начинаю рваться изо всех сил. Мне удается ударом ноги опрокинуть стол. Меня хватают за ноги и привязывают их к ножкам кресла. Я устаю, и мне опять хочется пить. Выжидаю, пока от меня отойдут. Пробую опрокинуться вместе с креслом — не удается: очевидно, ножки кресла вделаны в пол. Что же предпринять еще, чтобы заставить гестаповца сделать выстрел?

— Дай воды,— прошу его.

Он быстро подходит и отвешивает мне оплеуху. Я презираю его за этот удар. Я плюю, стараясь угодить ему в лицо, и ругаюсь. *

Гестаповец вытирает платочком подбородок и, зеленый от бешенства, садится за стол.

— Приготовить иглы,— кидает он в сторону.

Сейчас я в третий раз попаду в чудовищный мир, сотканный из одной боли. Что же… Я познакомлюсь с настоящими пытками. Зарезаться мне не удалось. Умереть от зверских побоев не пришлось. Может быть, сердце само догадается разорваться?..

Сердце, сердце, зачем ты такое сильное? Все говорили, что ты даешь людям счастье. Какое счастье ты даешь? Что ты дало мне в мои двадцать лет?

Я проклинаю тебя, мое сердце! Я не хочу больше думать о тебе. Я буду думать о смерти и счастье, для которого нет смерти.

Я стискиваю зубы. Я смотрю на окно, на равнодушно-голубое небо. Я готов на все.

— Готово,— произносит кто-то за моей спиной.

— Благодарю,— отвечает сидящий за столом мой враг.

Он тушит одну сигарету и закуривает вторую. Его голова плавает в облаке дыма. Сквозь дым видны светлые льдинки глаз.

— Покатилов,— говорит он.— Предлагаю честную игру. Отвечай на вопросы, и тогда ты не будешь проклинать своих родителей.

Он смотрит на часы. Любопытно, что он называет честной игрой. Нет, мне даже нравится — поиграть в последний раз.

‘ — Хорошо, давай поиграем. Я слушаю.

Гестаповец-тупица торжествующе улыбается. Он кладет сигарету на край пепельницы. От нее вьется-бежит синий дымок.

— Вопрос первый,— произносит он.— Кто тебя рекомендовал на пост контролера в мастерские Мессершмитта?

‘ — Контролера? В мастерские?

Светлая догадка озаряет меня. Волна радости вливается в

281

мое избитое тело. Я почти с благодарностью смотрю на офицера. Я вздыхаю облегченно.

— Простите,— тихо говорю я,— вы разве следователь?

— Следователь,— сухо произносит он.— Отвечай на вопрос.

Мне очень хорошо. Голова моя приходит в порядок, мысли

тоже. Наверно, раскрыта наша диверсия. Это определенно так. Значит, Иван Михайлович, Генрих и все остальные тут ни при чем, они на свободе, то есть в лагере. Они, конечно, уже узнали, что я арестован. Я один. А они нет…