— Ладно, что за беда,— сказал Хмелев.— Отошли его пока в штаб, надо поговорить наедине.

— Иди подмени Юлдашова,— приказал Евстигнеев.

Кривенко, топая жесткими валенками, вышел, а Евстигнеев

выкрутил побольше огня в лампе и, раскрыв планшетку, сел к столу напротив комдива.

— Я нарочно пораньше зашел к тебе, Михаил Павлович,— сказал Хмелев.— С полчаса мы можем посидеть… Полки выступили, группа Аракеляна просочилась в твой дот, зарубинскую группу обнаружили и обстреляли. Это чтобы ты не терзался, что не знаешь обстановки. Теперь о твоей бумаге…

40

В груди его опять посвистывало, одутловатые щеки и высокий лоб снова приобрели синюшный оттенок.

Евстигнеев, приготовясь слушать, вынул карту, карандаш, и ему почему-то вспомнилась первая встреча с Хмелевым в длинном коридоре Главного управления кадров в начале сентября прошлого года. «Вот твой командир дивизии, поди представься ему»,— сказал Евстигнееву знакомый майор и показал на тучного полковника в фуражке и начищенных сапогах, выходившего из приемной начальника управления…

— Кое-что из твоих предложений я принимаю. С дотом это хорошо,— сказал Хмелев.— Вообще все придумано и рассчитано толково: отвлекающий бой в центре, выход по оврагу… Все было бы приемлемо, если бы дивизия действовала самостоятельно. Как ты этого не учитываешь?

— А иначе нам не взять Вазузина, товарищ полковник,— отрезал Евстигнеев.

— Обожди, обожди,— нахмурился Хмелев.— Как тебе известно, есть направление главного удара армии со всеми силами и средствами поддержки, и мы стоим на этом направлении. Бой спланирован, план утвержден командующим… Что же ты хочешь, под монастырь меня подвести?

— Товарищ комдив, фронтальным ударом всю полосу прикрытия нам не преодолеть. Вы же лучше меня понимаете… без авиации, без мощного огня гаубиц — это же элементарно. В штаарме или не знают, что там бывшие наши доты, или забыли, что представляют собой наши доты,— сказал Евстигнеев с сердцем.

До последней минуты он был уверен, что командир дивизии ухватится за его предложения, дававшие в предстоящем бою реальную возможность быстро зацепиться за окраинные постройки Вазузина. И вот Хмелев, перечеркивая эту возможность, сам не ведая того, подводил себя под монастырь. «Если бы он только знал!..» — подумал Евстигнеев.

Оба помолчали. Должно быть почуяв недосказанность, Хмелев первый заговорил о том, что так волновало Евстигнеева.

— В два часа был звонок Пасхина. Сперва о делах, я все подробно ему доложил, решился даже покритиковать работу армейского тыла… А потом очень странный он задал вопрос. Вот его слова буквально. «Дрожишь?» — спрашивает, и усмешка в голосе. Ну, начальство вроде бы шутит, и я в том же духе: «Дрожу, Василий Васильевич, мороз-то вон какой нынче».— «Ну дрожи,— говорит,— это полезно перед боем. В бою смелее становишься, по себе знаю…» Никогда прежде не разговаривал он со мной подобным тоном…

41

Хмелев дышал уже прерывисто, то замирая, то вновь часто и шумно втягивая воздух, и перед Евстигнеевым пронеслась другая картина из их недавнего прошлого.

Первая ночь в военном лагере под Челябинском. Они поместились в одной комнате — кровать Евстигнеева напротив кровати Хмелева. Евстигнеев долго ворочался с боку на бок. Хмелев же уснул сразу, дышал часто-часто и вдруг затих — дыхание будто оборвалось. Евстигнеев вскочил с постели и стал трясти его за плечи: «Что с вами, товарищ комдив?» Тот, проснувшись и зевнув, ответил: «А, не обращай внимания, я давно так». Евстигнеев опять лег. И опять через час или два у Хмелева как будто остановилось дыхание. Евстигнеев снова его разбудил, и снова комдив, нисколько не сердясь, тем же добродушно-товарищеским тоном, по-владимирски нажимая на «о», сказал: «А, не обращай…»

— …Я, может, и не придал бы особого значения этому неприятному вопросу или, что ли, намеку Пасхина,— продолжал Хмелев,— кабы не одно обстоятельство. Не буду называть тебе фамилии человека — он мой сослуживец еще по гражданской войне,— так вот он живой свидетель, что Пасхин в конце декабря, когда была брошена эта фраза: «Кто из вас первый возьмет Ржев?» — а я, ты помнишь, ответил, что жду постановки конкретной задачи,— Пасхин затребовал тогда мое личное дело, полистал и сказал: «А, пре-по-да-ва-тель тактики! — И добавил: — Эти теоретики большие мастера уклоняться от прямого боя…» — Хмелев приостановился, и стало слышно, как что-то хрипло переливается в его груди, и продолжал своим низким удушливым басом:— Теперь ты понимаешь, как была бы воспринята наша не очень пока обоснованная попытка заменить маневром фронтальный удар?

Евстигнеев это понимал. Ему с финской кампании была памятна неприязнь Пасхина к командирам, не одобрявшим излюбленного им, Пасхиным, способа боя — «накладистого, но надежного», по его собственному определению.

«Может, Хмелев скорее согласится с нашими предложениями, если ему отдать письмо? — подумал Евстигнеев.— А вдруг воспримет как нажим и с моей стороны. Вообще будет оскорблен, замкнется… Один вред!»

— Товарищ комдив, командующему ведь важен результат, только результат, да и для нас, для всей дивизии, в конце концов, для всей страны только результат важен. Мы должны выбить немца из Вазузина…