47

чинать,— сказал Евстигнеев и понял, что главное, на чем оп должен сосредоточить свое внимание,— это последние, самые свежие данные о противнике.— Что еще удалось вам выяснить, вам лично, в центре? — спросил он Аракеляна и слегка нахмурился.— Что это приходится вытягивать из вас каждое слово, товарищ Аракелян?

— Да нет, я как будто уже все сказал,— ответил тот.— Абсолютно, мне кажется…

Аракелян, как и его прямой начальник Зарубин, был призван из запаса, но если старший лейтенант Зарубин быстро и прочно утвердился в своей работе начальника разведки дивизии и вообще по всем статьям ничуть не уступал хорошему кадровому командиру, то Аракелян пока не мог как следует овладеть даже уставными формами обращения, что, впрочем, Евстигнеев ему легко прощал. Хуже было, что Аракелян плохо переносил большие переходы и морозы, он сильно уставал и тогда превращался совсем в невоенного — в того медлительного, в меру чудаковатого доцента, каким он был еще полгода назад.

— Товарищ Синельников, проверьте еще разок, есть ли связь с левым соседом,— сказал Тишков, которого обуревала жажда распоряжаться, пока он здесь был старшим после Евстигнеева. Кроме того, он отлично понимал, что волнует начальника штаба.

— Мне доложат об этом, товарищ капитан,— мягко ответил Синельников, произнося, как обычно, когда он говорил не по телефону, слова очень чисто и правильно.— Раньше чем войска займут исходный рубеж, связи с соседями быть не может. Кажется, ясно.

— Я ведь с вами разговариваю как с оперативным дежурным, товарищ старший лейтенант,— тоже‘мягко сказал Тишков, ища взглядом поддержки у Евстигнеева.

— Все понимаю, товарищ капитан,— сказал Синельников.— Как оперативный дежурный докладываю, что связи с соседями пока нет. Как начальник связи могу объяснить почему…

Синельников был прекрасный специалист, умница, хотя порой и нудноват, особенно когда пускался в объяснения.

Евстигнеев хотел было оборвать неуместную пикировку (оп все время помнил, что главное сейчас — новые, самые последние данные о противнике, и хотел на этом сосредоточиться), но тут со скрипом растворилась дверь, и в белесом морозном облаке показался сперва Полянов в застегнутом на один крючок полушубке, с белым свертком, вероятно маскхалатом, за ним — Юлдашов с винтовкой, а за Юлдашовым — Инна.

Увидев Евстигнеева, Полянов сунул Юлдашову сверток, за-

48

стегнул полушубок еще на один крючок и, улыбаясь, приложил руку к виску.

— Ну что, уже собрался? Радуешься воле? — просияв глазами, сказал Евстигнеев.

Полянов, как они условились с вечера, должен был отправиться в дот, занятый нашими разведчиками, чтобы оттуда помогать Еропкину и информировать о ходе боя свой штаб.

— Да как вам сказать, товарищ подполковник? — ответил, подходя, Полянов.— Есть ведь такое хорошее слово «надоть».

— А я вот сегодня не очень уверен, что именно, вам туда «надоть»… Предложения наши пока не приняты.

— Не приняты? — Поляноз пытливо посмотрел в глаза Евстигнееву.— Но в таком случае значение нашего дота только возрастает…

— Возможно,— сказал Евстигнеев.— Бой все покажет. Держите связь лично со мной. Ясно?

— Есть! — обрадованно произнес Полянов. Было очевидно, что этому молодому, сильному человеку тесно в стенах штаба; Полякова тянуло на простор, в войска, поближе к живому опасному делу.

Пока они разговаривали, Тишков позвонил оперативному дежурному в штаарм. Сверху подтвердили, что разведчики из соседней дивизии просочились в немецкий тыл, но никаких известий от них еще не поступало.

— Ничего, время еще есть,— сказал Евстигнеев и поглядел на часы.— Всякий бой — это уравнение с тремя неизвестными… Подождем, что скажет Зарубин. Ну, счастливо! — повернулся оп снова к Полянову и пожал ему руку.

Полянов попрощался с Тишковым, козырнул остальным штабистам и, взяв у Юлдашова винтовку и маскхалат, широким пружинистым шагом вышел. У соседнего дома его ждали розвальни, на которых он вместе с тремя инструкторами политотдела должен был добираться на новый КП к Еропкину, а от него — к группе разведчиков в дот.

10

Полки доложили о занятии исходного рубежа с небольшим опозданием, и в этом не было бы ничего страшного, если бы по истечении срока — четырех тридцати — не начались беспрерывные звонки из штаарма и Евстигнееву не пришлось бы оправдываться, успокаивать, объяснять, то есть попусту тратить силы и время.

Он успел отослать на новое место Тишкова, Синельникова,

4 Ю. Пиляр

49

Аракеляна, шифровальщика — почти всю оперативную группу штаба; переговорил по телефону с артиллеристами, которые требовали назвать точные цифры — на какое количество боеприпасов они могут рассчитывать; нервы Евстигнеева были напряжены до предела, и вот наконец желанное известие: подразделения двух стрелковых полков вышли в снежные траншеи примерно в двух километрах от Вазузина, связь с батальонами обеспечена; третий стрелковый полк в соответствии с приказом занял позиции во втором эшелоне — в пятистах метрах за левым полком.

Евстигнеев немедленно сообщил об этом по телефону командиру дивизии, который тоже порядком уже нервничал, а затем начальнику штаарма генерал-майору Миронову.

С Мироновым Евстигнеев не разговаривал со вчерашнего вечера, и когда теперь доложил, что полки дивизии заняли исходный рубеж, начальник штаарма вопреки ожиданию не стал выговаривать ему за опоздание. Более того, в конце разговора он справился о настроении, и Евстигнеев понял, что Миронов не забыл его вопроса насчет письма командующего, о содержании которого Миронов, по-видимому, все-таки знал или узнал после его доклада.