Шрифт:
Одна яхта — «Дикая роза» из Хьюстона — во время каждой демонстрации моталась взад-вперед совсем недалеко от берега. С середины Коллинз-авеню можно было разглядеть гостей, развалившихся в шезлонгах и наблюдающих за действом через мощные бинокли. Время от времени они тянулись за свежей выпивкой, которую разносили члены экипажа в белых куртках обслуги с золотыми эполетами.
Все это выглядело настолько вопиюще, настолько откровенно упадочно, что трудно было не сравнивать это с кровожадным высокомерием последних дней Римской империи. Но здесь перед нами была группа богатых техасцев, катающихся на яхте стоимостью 100 000 долларов перед напоминающим дворец отелем Майами-Бич, хихикающих от возбуждения и наблюдающих, как наемные гладиаторы расправляются с толпой вопящих полуголых христиан. Я уже ждал, что они вот-вот начнут требовать крови и подадут сигнал, опустив большие пальцы вниз.
Конечно, никто из тех, кто очутился бы там, на улице с демонстрантами, не стал бы наивно сравнивать их с «беспомощными христианами». За исключением «Ветеранов войны во Вьетнаме против войны» остальные демонстранты в Майами были бесполезной толпой невежественных, отдающих цыплячьим дерьмом себялюбивых джанки, которые добились только того, что посрамили традицию общественного протеста. Они были безнадежно дезорганизованы, у них не было никакой реальной цели, и половина из них настолько обдолбалась травой, винищем и транквилизаторами, что плохо понимали, где находятся — в Майами или Сан-Диего.
Пятью неделями раньше эти же люди сидели в холле «Дорал», называя Джорджа Макговерна «лживой свиньей» и «поджигателем войны». На этот раз их целью был «Фонтенбло», штаб-квартира национальной прессы и многих телевизионных каналов. Если «Роллинг Стоунз» прибудут в Майами, чтобы дать бесплатный концерт, эти придурки построят собственный забор вокруг эстрады — просто затем, чтобы можно было что-нибудь разнести и «разломать ворота».
Во Фламинго-парке, официальном кемпинге для «неделегатов» и других потенциальных «протестующих», происходил такой наркотический загул, что его стали называть «аллея Квалюйда».
Квалюйд является мягким снотворным, но, потребляемый в больших количествах вместе с вином, травой и адреналином, оказывает такой же эффект, как и «Секонал» («Красные»). Присутствие «Квалюйда» настолько чувствовалось во Фламинго-парке, что караван «Последнего патруля» ветеранов войны во Вьетнаме, приехавших сюда автоколоннами со всех частей страны, отказался даже разбивать лагерь рядом с другими демонстрантами. У них, как они объяснили, в Майами было серьезное дело, и последнее, что им было нужно, — это союз с толпой обкуренных уличных психов и вопящих хипуш.
Ветераны Вьетнама устроили свой лагерь в дальнем конце парка, поставили по периметру охрану и организовали контрольно-пропускные пункты, так что туда не мог попасть никто посторонний. «Ветераны войны во Вьетнаме против войны» со сдержанной и зловещей гордостью относились к своей миссии в Майами. Они редко намекали на насилие, но само их присутствие было угрожающим — на том уровне, к которому уличные психи навроде иппи, зиппи и «Студентов за демократию» никогда даже не приближались, несмотря на все свои вопли и буйства [117] .
117
Ранее на этой неделе Люсьен Траскотт из Village Voice и я попытались устроить короткую беседу между Джоном «Дьюком» Уэйном и примерно двумя десятками ветеранов из лидеров «Последнего патруля». Они только что прибыли в Майами и, услышав, что Уэйн проводит «открытую» пресс-конференцию в штаб-квартире Никсона в «Дорал», решили зайти и поучаствовать в ней.
Однако охранники Великой старой партии не пустили их внутрь — так что они переместились на полквартала вниз по Коллинз-авеню на общественную парковку на берегу океана, где были быстренько окружены державшимися на почтительном расстоянии флоридскими патрульными.
— Скажи, мужик, — крикнул мне ветеран в инвалидной коляске после того, как я с помощью журналистского удостоверения проник за полицейский кордон, — можешь ли ты уговорить этого козла Уэйна прийти сюда, чтобы поговорить с нами?
— Почему нет? — отозвался я. — Он крутой, как сам черт, так о нем говорят. Ему, наверное, понравится приехать сюда, на солнышко, и пооскорблять вас, подсевших на траву коммунистических простофиль.
— Дьюк ничего не боится, — добавил Люсьен. — Мы привезем его сюда сразу же после пресс-конференции.
Но Джон Уэйн не был расположен в тот день беседовать с «Последним патрулем».
— О чем, черт возьми, они хотят поговорить? — спросил он.
— Да, о чем? — переспросил его собутыльник Гленн Форд. Они стояли у дверей «Дорал», ожидая такси.
— Они просто хотят потрепать языком, — сказал Люсьен. — Ну, вы понимаете, может быть, поговорить о войне…
— Какой войне? — резко спросил Форд.
— Ну той, во Вьетнаме, — ответил Люсьен. — Все эти ребята сражались там, и многие из них искалечены.
Дьюк, казалось, разволновался. Он обшаривал глазами улицу в ожидании такси. Наконец, не глядя на нас, произнес:
— Да нет, не сегодня. Я не вижу в этом смысла.
— Почему нет? — спросил Люсьен. — Они просто хотят поговорить. Они не ищут неприятностей. Черт, да это место кишит копами.
Уэйн заколебался, затем снова покачал головой, когда вдруг увидел такси.
— Иными словами, они просто хотят поговорить, да? — спросил он с тонкой улыбкой.
Я кивнул:
— Почему бы и нет? Это не займет много времени.
— Чушь собачья, — ответил Уэйн. — Если им есть что сказать мне, предложи им изложить это в письменном виде.
Затем он отмахнулся от нас и заторопился по подъездной дорожке к ожидающему такси.
— «Плейбой Плаза»! — рявкнул он. — Господи, мне нужно выпить!
Наиболее впечатляющим перформансом в Майами в течение трех дней съезда Великой старой партии был марш ветеранов Вьетнама у «Фонтенбло» во вторник днем. Большинство представителей прессы и телевидения либо находились в зале съезда, освещая тамошнюю схватку «либералов против консерваторов» из-за правил отбора делегатов в 1976-м, либо стояли под палящим полуденным солнцем в международном аэропорту Майами, ожидая посадки «борта номер один», на котором прибывал Никсон.
Мой собственный план на тот день заключался в том, чтобы отправиться в самый конец Ки-Бискейн и найти там пустынный пляж, где я смог бы поплавать в одиночестве в океане и какое-то время ни с кем не разговаривать. Мне было абсолютно плевать на битву за правила, которую мозговой трест Никсона уже решил в пользу консерваторов… И я не видел смысла в поездке в аэропорт, чтобы посмотреть, как 3000 хорошо обученных роботов из «Молодежи за Никсона» «приветствуют президента».
С учетом этих двух гнетущих вариантов я понял, что вторник отлично подходит для того, чтобы отойти от политики и для разнообразия провести время как нормальный человек — или, еще лучше, как животное. Просто отправиться купаться одному и голышом в океане…
Однако, когда я поехал с опущенной крышей в сторону Ки-Бискейн, щурясь на солнце, мне на глаза попались ветераны… Они двигались вверх по Коллинз-авеню в мертвой тишине. Их было 1200, одетых в камуфляж, шлемы, военные ботинки… Некоторые несли полноразмерные пластиковые M-16, было много символов мира, рядом с ветеранами шагали подруги, иные из них толкали тихоходные инвалидные коляски, кто-то из ветеранов шел на костылях… Никто не разговаривал. Все команды «остановиться», «начать движение», «быстро», «медленно», «влево», «вправо» исходили от «взводных командиров», шедших немного в стороне от основной колонны и подававших сигналы жестами.
Один взгляд на эту жуткую процессию убил мой план поплавать в тот день. Я оставил свой автомобиль на стоянке перед отелем «Кадиллак» и присоединился к маршу… Нет, «присоединился» — не то слово. Это была не та процессия, к которой можно просто подойти и «присоединиться» без уплаты вполне определенного сбора: у кого оторвана рука, у кого нога, у кого-то паралич, у кого-то изуродовано лицо… Глядя прямо перед собой, эти люди длинной молчаливой колонной шли между рядами входов в отели, полных поджавших губы пожилых людей, через самое сердце Майами-Бич.