— Каков будет результат? — спросил Фрэнк Кэдделла. — Около 30 000 к шести?

Эксперт пожал плечами.

— Кого это волнует? Нас поимели по полной программе. Мы никогда не оправимся от этого, не поможет даже Акрон.

В этот момент в номер вошел старый негр-коридорный, неся кофейник и небольшую жестяную коробку, в которой, как он сказал, лежали два запрошенных мной «Алкозельцера», но когда я открыл коробку, в ней был только грязный вазелин.

— Что это, твою мать? — спросил я.

Он взял коробку и долго внимательно осматривал ее.

— Ну… чертова страна, — выдавил он наконец. — Откуда эта штука прибыла?

— Наверное, из Нэшвилла, — сказал я. — Это вазелин «Белая роза», как пить дать.

Он медленно кивнул:

— Да-а-сссс… мабыть так…

— Никаких может быть, — отрезал я. — Я знаю эту штуку. 1958 год… Господи боже, старина! Этой смазке 14 лет! Для чего вы хранили ее?

Он пожал плечами и сунул жестяную коробочку в карман своей белой куртки.

— Черт меня дери, если я знаю, — сказал он. — Я думал, что это «Алкозельцер».

Я подписал счет за кофе, затем помог ему наполнить около дюжины грязноватых стаканов на подносе… Он выглядел очень расстроенным, и я подумал, что это из-за его грубой ошибки: конечно, бедный старый осел чувствовал себя виноватым из-за доллара, который я дал ему за «Зельцер».

— Не переживай, — сказал я. — Найдешь еще. Принесешь со следующим кофейником.

Он покачал головой и указал на большой круглый деревянный стол, за которым Манкевич, Химмельман и Кэдделл в задумчивости сидели над учетными листами.

— Что случилось? — спросил я.

Он тыкал пальцем в бутылку виски «Эрли таймс», но я никак не мог сообразить, чего он хочет… Тогда он взял одну из кофейных чашек, которые только что принес нам, и снова указал на бутылку.

— А-а! — воскликнул я. — Конечно!

Он держал чашку обеими руками, а я наполнял ее до краев виски, чувствуя, что как-то выпал из происходящего вокруг: вот я нахожусь в самом сердце президентской гонки, которую даже такие тайные паписты, как Эванс и Новак, считают очень радикальной, и на пике кризиса я беру тайм-аут, чтобы поделиться бурбоном с каким-то чокнутым старым негром… Затем я открыл ему дверь, и он, шаркая, вышел в коридор со своей добычей, все еще держа чашку обеими руками и бормоча слова благодарности.

«Очень странная сцена, — подумал я, закрывая дверь. — Какие-то «Унесенные ветром»… — А когда я вернулся налить себе чашку кофе, в голове пронеслось еще, словно вспышка: Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое» [71] .

Мне очень хотелось загрузить этим Фрэнка, просто посмотреть, как он это воспримет. Кампанию Макговерна с самого начала сглазили будоражащими сознание литературными отсылками: Манкевич видит все происходящее глазами Гертруды Стайн в ее последние дни; Гэри Харт зависает на Толстом, а Крис Лидон, местный корреспондент New York Times, имеет отвратительную привычку связывать вполне приземленные вещи — такие, как угроза бомбы, заложенной в автобус для прессы, или низкая явка на польских избирательных участках — с содержательными строфами из Вергилия. Утром в день выборов в Небраске я разговаривал с Лидоном в вестибюле «Омаха Хилтон», когда он вдруг оборвал разговор словами: «Ты знаешь, Вергилий хотел сжечь “Энеиду”!»

Я смотрел на него, пытаясь сообразить, кто такой Вергилий — может, помощник Макговерна где-нибудь в Скотс-Блафф, которого я еще не встречал, или… «Ну, ты, интеллектуальный ублюдок, — сказал я. — Подожди, пока Уоллес придет к власти. Он надерет тебе задницу и протащит по всей улице с твоим Вергилием».

Между тем… возвращаясь в Коламбус, штат Огайо… Было 5:05 прохладного утра среды, когда Фрэнк Манкевич позвонил государственному секретарю штата, подняв того с постели, чтобы выразить протест против того, что он мягко, но неоднократно назвал «фантастическими нарушениями» в ходе подсчета голосов. Незначительный перевес Макговерна вдруг сошел на нет. Телефоны звонят не переставая, и каждый звонок приносит новую страшную весть.

В Цинциннати члены избирательной комиссии решили передохнуть и отрубиться часов на 12, что является вопиющим нарушением ст. 350 529 Государственного избирательного кодекса, где говорится, что подсчет должен продолжаться без перерыва, пока все голоса не будут учтены.

В Толедо Макговерн цепляется за сомнительный перевес в 11 голосов — но и там, и во всех других местах избирательные участки укомплектованы местными демократами-наймитами, не дружественными Макговерну, и любая задержка в подсчете даст им время, чтобы… ох…

Манкевич старательно избегает таких слов, как «мошенничество», «обманули», «украли». Ранее в тот день Пьер Сэлинджер совершенно вышел из себя, обвинив силы Хамфри в «фальсификации голосов», но на тот момент это было невозможно обосновать, и Хамфри получил возможность выйти в радиоэфир с контратакой, пока избирательные участки были все еще открыты.

В целом в Кливленде 127 избирательных участков работали до полуночи — на основе чрезвычайной директивы Верховного суда штата.