– Сложно как-то у тебя все! – перебил Паша, демонстративно глядя по сторонам родительской кухни, где мы сидели. – Зачем деду с бабушкой такая большая квартира… Могли бы переехать в нашу.

– Паша, все очень просто, – вернулась я к теме. – Раньше ты прекрасно понимал меня. Мне грустно, что ты сделался сам с усам и Бог тебе только помеха.

– Я же венчался.

– Ну и что ж, что венчался, – воскликнула я. – Вера-то твоя ныне какова? Имиджевая? Типа, ты верующий, и крест вот на шее болтается… Но не удивлюсь, если снимешь. Когда в последний раз в церкви был? Молишься? Исповедуешься, причащаешься? Давай, давай, Куршавель тебя ждет. Про Прохорова слышал? Главный плейбой Куршавеля, но без зазрения совести метил в президенты великой России, имидж такой у него… Че-та там реформировать собирался, без Бога. Как в семнадцатом году. Истории, наверно, не читал. Но крутой. Прекрасный пример молодежи подает. Бери! Но тогда святых выноси!

– Что ты прицепилась к этому имиджу? Имидж ничто, – сказал Паша и вскинул руку, деловито посмотрел на часы. – Все, надо бежать!

– Имидж ничто, – подтвердила я, понимая, что время разговора разменяло последнюю минуту. – Это поведенческая оболочка человека, но она-то и становится определяющей. У имиджа нет совести и отсутствует вера. Как троечное сочинение грешного человека, он схематичен и прост. Но он имеет тенденцию стать навсегда приросшей маской, которая скует твою живую душу так, что она и пикнуть не посмеет. Глубина души неописуема никакими схемами, потому что человек создан по образу и подобию Божию, а ты желаешь быть манекеном. Глупо!

– Я ведь могу и обидеться, – вспылил он.

– Да на здоровье! На обиженных воду возят. Ты, Пашечка, уже начал играть в эту ролевую игру не по детски, и не видишь, в чем подвох. Ты мельчаешь. И врешь так же мелко!

– Когда я тебе врал?

– Например, три дня назад, когда убежал, сказав, что у тебя срочное совещание, – ответила я.

– Отменили, – поднялся он и пошел к двери.

– На твоей совести, – ответила я и пошла за ним. – «Какая польза человеку, если он приобрящет весь мир, а душе своей повредит» [31] . Слетит твоя маска, когда Бог прижмет. Был тебе уже от Него звонок. Не забывай об аварии, в которой, как ты сам говорил, выжил благодаря молитвам.

– Я уже слышал, – с наглецой ответил Паша и открыл дверь. – Смотри, какой классный портфель жена мне купила.

– Для Куршавеля? – рассмеялась я от неожиданности.

– Пока, теть! – усмехнулся глава молодого семейства. – Твои проповеди мне надоели.

– А перекрестить? – спросила я, его крестная.

Обычно Паша всегда соблюдал этот ритуал: «Перекрести, теть!»

Но в тот раз он раздраженно отмахнулся:

– Потом! Мы же еще увидимся.

Я отправилась на дачу в Березов, и за все лето Паша ни разу туда не приехал. Ему стало неинтересно со мной, потому что Бог уходил из его души. Те наши беседы на религиозные темы, которые раньше могли продолжаться часами, теперь его раздражали. От этого мне было очень неспокойно. И горько, потому что Паша и его сестра Тата, тоже моя крестница, явились в этот мир духовно одаренными детьми…

Они с младенчества сразу полюбили меня. Я еще ничего для них доброго не сделала, а они – за просто так – полюбили свою московскую тетку. Знаю по опыту, что чистые детские души сами влекутся к людям искренне верующим, и если те умеют разговаривать с детьми – сколько можно добрых чувств в детях воспитать, сколько истинных понятий заложить. Когда племянники научились писать, часто присылали мне в Москву незатейливые сочинения о своей детской жизни. В конце письма обязательно была приписка: «Тетя, приезжай побыстрее. Не покупай подарков, если у тебя нет денег. Лучше приезжай».

Лето мы все вместе проводили на даче в Березове. Паша в шесть лет даже хотел жениться на мне, объясняя всем, что тетя – его самый любимый человек. Когда Тата вышла из младенческого возраста, стала ревновать ко мне брата, не позволяла нам долго сидеть или разговаривать наедине. Всегда находила и пристраивалась к нашей компании. Они никуда не отпускали меня, обязательно бежали вслед. Мы так и ходили – на речку ли, по улице, в лес: Паша тянул меня за одну руку, Тата за другую. Вместо сказок я рассказывала им адаптированные к их возрасту жития святых. Очень любили они слушать про льва преподобного Герасима Иорданского, про него они могли слушать хоть каждый день.

Жил святой Герасим в V веке. Родился он в Ликии, в нынешней Турции, в местности, откуда был и святитель Николай Чудотворец. Он был из богатой семьи, но оставил семейное богатство и мирские дела и стал монахом. Сначала Герасим жил в пустыне Египта, а потом ушел в Палестину для поклонения святым местам, да так там и остался: жил отшельником в пустыне, недалеко от впадения Иордана в Мертвое море. Здесь же он основал свой монастырь, став его настоятелем. Сам преподобный Герасим стал таким аскетом, что в течение всего Великого поста обходился без пищи, только по воскресным дням принимая причастие.

Однажды недалеко от монастыря Герасим встретил льва с больной лапой, в которую вонзилась заноза. Старец, не страшась дикого зверя, вынул занозу, очистил рану от гноя и перевязал. Одним словом, вылечил. Лев в благодарность остался жить со старцем, питаясь вместе с ним хлебом и овощами. Герасим назвал его Иорданом. У монахов был единственный осел, на котором возили воду, и лев пас его около реки. Животные носили воду из Иордана, помогали в работе и охраняли жилье отшельников. Все это служило райским примером: так звери подчинялись человеку в раю. Однажды лев, наверное, уснул и проходившие с караваном купцы из Аравии увели осла. Старец решил, что лев осла съел. Целый год лев один выполнял все работы и нес тяжкий груз недоверия своего господина. Когда караван возвращался обратно, лев узнал осла и, схватив за узду, привел в обитель. Лев прожил со старцем пять лет. Когда преподобный Герасим скончался, зверь умер от тоски на его могиле.