Великую благодать получили мои крестники сегодня, и душа стала способной Божии глаголы слышать. И опять промелькнула испуганная мысль: надолго ли? Господи, спаси и сохрани от всякого зла!

Когда мы вышли из Архангельского собора, Паша через площадь побежал к Благовещенскому. За ним, прихрамывая, но стараясь не отстать, Тата, я заковыляла на своих уставших ногах. Тата догнала Пашу и стала показывать на купола:

– Подожди, надо посчитать… Какой красивый храмчик, как терем!

Мы остановились и дети стали считать, но не смогли: снизу не все купола были видны. Я умилялась и радовалась, что мои племянники чувствовали себя здесь, в сердце русской святыни – в Кремле среди церквей, словно в родной стихии… Восемьсот лет назад Москва зародилась на месте Кремля и выросла вокруг него, как выросла вокруг Москвы Россия.

И вот, наконец, мы вошли внутрь невеликого пространства Благовещенского собора. Я думала, что детям здесь не понравится, потому что он казался без освещения мрачноватым, что не оценят они древней русской старины. Но, наблюдая за ними, видела, что они с интересом рассматривали и иконостас, и росписи, покрывавшие все стены, поразил их каменный пол затейливого рисунка, будто составленный из кусочков полудрагоценной яшмы… В росписях храма нашли мы «портреты» московских князей, царей и византийских императоров, а в настенной росписи на паперти – изображения древнегреческих языческих мудрецов, живших до Рождества Христова: Аристотеля, Плутарха, Платона, Сократа со свитками в руках, на которых были написаны философские изречения, близкие к истинам христианского учения.

В общем, дети еще были полны сил, а я совершенно сдулась за пятичасовую прогулку. Пришлось даже поторапливать моих паломничков к выходу. И опять они пристали ко мне с расспросами. Успела еще по дороге к выходу рассказать о том, что Благовещенский собор был домовой церковью московских правителей. Здесь они крестились, исповедовались и причащались. Белоснежный храм с девятью куполами был расписан Феофаном Греком, преподобным Андреем Рублевым и Прохором с Городца. С именами знаменитых наших древних иконописцев крестники мои столкнулись впервые и потребовали показать им дома альбомы икон. Когда мы сели в такси, Паша вдруг сказал:

– Теть! Ну я не понимаю… Если они Бога не любили, зачем они такую красоту уничтожали?

– Кто? – не поняла я.

– Ну эти… большевики.

– Дурак ты, Пашка! – воскликнула Тата. – Бога не любили, вот Его дома и уничтожали. Правильно, теть?

– Какие вы у меня умненькие, – я сгребла их обоих в охапку на заднем сиденье. – Только не обзывайся, Тата…

Эту поездку в Москву мои крестники с радостью вспоминали на протяжении последующих десяти лет, она была им словно путеводная звезда юности.

Их мать, моя сестра, выполнила обещание и больше не отпускала их ко мне в Москву. Наши встречи и задушевные беседы продолжались летом на родительской даче в Березове. Более всего из-за них я напрягалась из последних душевных сил, стараясь писать свои книги так, чтобы к лету быть свободной для общения с ними. Но и награда за эти усилия стоила того. Подрастающие Паша и Тата вполне трезво глядели на жизнь и старались в свою меру жить по заповедям Божиим. Они радовали меня своими успехами в учебе, добрым отношением к людям, любовью к чтению, проявляющимися творческими способностями. Они никогда не бездельничали. Паша сам научился играть на гитаре, Тата была заводилой на КВНах. Когда они не понимали, как правильно поступить, спрашивали не у матери, у меня…

Сестра ревновала, что дети так привязаны ко мне, и мало-помалу, но последовательно стала вбивать клин в нашу дружбу. То на дачу их не отпустит, то ненужное дело придумает, чтобы я «не забивала им головы своим Богом», то поганое слово про веру скажет. Более всего навредила она нашим добросердечным отношениям тем, что старалась сама и приучала сына и дочку жить так, будто меня не существует. Не радоваться моим писательским успехам, не доверять моим словам. Не рваться к общению со мной – «неизвестно вообще, что она там за птица в этой Москве, фанатичка какая-то…»

Вода камень точит. Сначала мои племянники стали редко появляться на нашей даче в Березове. Понятно: молодо-зелено, появились всякие разные интересы, но именно в юности необходимо предостеречь от необдуманных поступков. Я старалась почаще приезжать в город, где жили мои родители и племянники. Искала с ними встречи, расспрашивала о делах. Татка, окончив школу, возмечтала после своих КВНов о себе, что она – артистка, и решила поступать на актерский. Но я-то видела артистов и знала изнутри их жизнь. Чтобы стать хорошим и известным артистом, а не прозябать в провинциальном театре под властью какого-нибудь не очень умного режиссера, надо иметь талантище и волю. Этого у Татки не было. Сколько сил стоило мне отговорить ее от безумной мечты… Все наше семейство шипело, зачем «перечеркиваю будущее» девочки, я же, не обращая внимания на возводимые напраслины, на даче, забыв о своих любимых грибах и ягодах, ходила в лес, чтобы молиться: читала акафисты, стояла на коленях перед какой-нибудь елкой и упрашивала Владыку мира управить жизненный путь моей крестницы… И Он управил: накануне экзаменов в театральный Тата объявила, что ей больше не хочется быть артисткой. Документы успели перебросить в педагогический, и она с легкостью одолела вступительные экзамены: у Таты действительно был талант общения с детьми.

Паша, окончив математическую школу – ту же, что и я, поступил на престижный радиофак университета, где культивировалась некая избранность поступивших туда. Преподавали на радиофаке и известные ученые. Некоторые студенты, глядя на них, но не принимая в расчет тернистости пути к вершинам науки, с первых курсов видели себя уже чуть не Эйнштейнами. На радиофаке, конечно, изучались серьезные предметы… Но и для любого факультета важны способности, которые даются исключительно от Бога, Подателя всех благ. И жизненная задача человека состоит в том, чтобы приумножить свои таланты, а не гордиться, что ты умнее других. Вот этой важной вещи никто студентам как раз и не преподал.