– Замечательный парень, – сказала Лиля, глядя ему вслед. – Я за ним слежу и подкармливаю время от времени. Он живёт в общежитии на одну стипендию. Как ты думаешь, можно такому молодцу на двести шестьдесят рублей в месяц прожить? Это же меньше десятки в день!..

Алексей Иванович неопределённо пожал плечами.

– Увы!.. Я московских цен не знаю.

– Одного боюсь, только бы слава его не испортила.

– А почему ты так уверена, что его впереди слава ожидает?

– Я, Алёша, на все экзамены, на все дипломные спектаки в Школу-студию хожу, а потому могу сравнивать. Такой индивидуальности, как у Сашуры, днём с огнём не сыщешь.

– А что это такое "Школа-студия"? Название уж больно странное.

– Проще говоря, это театральный институт при Художественном театре. Но Немирович-Данченко почему-то захотел, чтобы он именно так назывался. С одной стороны это, конечно, пижонство, но, с другой, тут скрыт довольно серьёзный смысл. Школа учит, а студия позволяет творчеством заниматься. И, как видишь, название себя оправдало. Все актёры, которых ты сегодня увидишь, выпускники этой самой Школы-студии. Они года два по ночам собирались, репетировали. И прошлой весной в марте показали этот спектакль. Тут – в своей альма-матер. А руководит ими Олег Ефремов. Я его в Детском театре видела, он Иванушку-дурачка играл. Но на деле совсем не дурачком оказался, если сколотил студию, про которую вся Москва шумит. Помещения своего у них нет, вот они и играют на учебной сцене. Пошли, а то боюсь, позже не протолкнёмся: видишь, сколько желающих.

Через громадные стеклянные двери они вошли в подъезд, в котором ощутимо пахло подгоревшим постным маслом и перепаренной тушёной капустой.

– Не удивляйся. Тут на первом этаже столовка размещается, и запах этот вывести никак невозможно. Клич римской толпы в действии – "Хлеба и зрелищ!" Внизу хлебом кормят, а на втором этаже высоким искусством.

По широкой каменной лестнице они поднялись на второй этаж, и тут выяснилось, что никаким театром в привычном понимании этого слова здесь даже не пахнет. С лестничной площадки они вошли в маленький предбанник, где с трудом могли поместиться не более двадцати человек, сдали верхнюю одежду в единственное окошко институтского гардероба и, предъявив молодым людям, изо всех сил пытавшимся сдержать напиравшую толпу, свои приглашения, протиснулись в крохотный зальчик учебной сцены Школы-студии.

Народу было так много, что, казалось, зрители сидели на головах друг у друга. Среди возбужденного гула публики слышались безапелляционные голоса завсегдатаев театральных премьер и робкое щебетанье молодых поклонников драматического искусства. Богомолов ощутил радостное, тревожное волнение, какое всегда охватывало его в театре перед открытием занавеса.

Боже! Как давно это было!.. Совсем в другой жизни.

– Софья Ароновна, ну, куда вы лезете? Не видите разве, здесь пройти невозможно! – раздался в дверях зала умоляющий голос.

– Поговори у меня, я Павлу Владимировичу пожалуюсь!..

Вся публика, как по команде, повернула головы к дверям. Маленькая, совершенно белая старушка в синем ситцевом халате пыталась протиснуться в забитый народом зал.

Остановившись в дверях, громко крикнула своим слабеньким голосом.

– Кто тут Богомолов? Есть такой?..

У Алексея Иванович от дурного предчувствия сжалось и заныло сердце. Он встал.

– Я Богомолов.

– Выходите, пожалуйста, за вами приехали.

В маленьком зальчике стало необыкновенно тихо. "За вами приехали" в привычном понимании москвичей могло означать только одно…

"Семивёрстов и здесь не может оставить в покое! – с горечью подумал Алексей Иванович. – Как они любят эффектные жесты!"

– Что случилось? – заволновалась Лиля.

– Не знаю пока. Но… Если… Впрочем, после спектакля позвони Серёжке и скажи, что меня… Одним словом, ты понимаешь… Б– 3 – 66–63. Номер лёгкий. Запомнила?

Лиля кивнула.

– Б – 3 – 66–63.

– Ну, я пошёл, – зачем-то пробормотал Богомолов и стал пробираться к выходу. Люди, сидевшие в зале, испуганно сторонились, давая ему дорогу.

Но возле гардероба в "предбаннике" стоял вовсе не Семивёрстов или кто-то из его подручных. Его поджидал Иван Сидорович Савушкин. Поверх пальто на нём топорщился белый докторский халат.

– Поехали, Алексей Иванович. Серёжка нас в машине дожидается. Наталья два часа назад в аварию попала.

Утро понедельника для Павла и Николаши началось с анекдотического происшествия.

Вопреки укоренившейся лагерной привычке Павел проснулся поздно – в половине седьмого. Но вставать не хотелось, и он лежал на спине с открытыми глазами, глядел в потолок, на котором косо вытянулся прямоугольник оконной рамы от уличного фонаря, и соображал, что будет делать сегодня. Накануне он понял: попытки разузнать что-либо о судьбе Зиночки через бывших знакомых безплодны. Если надо было, в Советском Союзе люди исчезали, не оставляя следов. Как у Горького? "А был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было?" Поэтому, решил Троицкий, надо обратиться туда, где эти самые люди обычно пропадали и где могли сохраниться хоть какие-то следы. То есть в КГБ. Особого желания возвращаться на Лубянку у Павла Петровича не было. Воспоминания о девяти годах, проведённых в подвале этого мрачного дома, наводившего ужас на всю страну, были не из приятных. И, конечно, он был не настолько глуп, чтобы не понимать – раскрывать радушные объятья в этом учреждении для него никто не станет. Однако генеральское звание давало ему пусть небольшой, но всё-таки шанс. К тому же страстное желание непременно разузнать, что стало с Зиночкой, какова её судьба и где она теперь, придавало ему дополнительные силы и решимость.