Я киваю.

— Чувствуешь?

Я качаю головой, по крайней мере, мысленно я делаю именно это. Она что-то бормочет,

прежде чем вернуться ко мне с крошечной керамической чашечкой.

— Выпей это, станет лучше, — уверяет она, поднося чашку к моему рту.

Я раздвигаю губы, но не достаточно сильно, поэтому она подталкивает чашу к крошечному

отверстию и наклоняет ее. Я съеживаюсь от горечи. Смесь черного кофе и лимона заполняет мои

вкусовые рецепторы. Мое тело дергается, но я не уверена, что тому причина: сама смесь или

ужасный вкус. И внезапно я начинаю чувствовать себя прекрасно, неопределенно и слегка

возвышенно, словно я сильно перебрала с алкоголем, но не довела себя до безрассудства.

— Лучше? — интересуется она.

Я киваю, пытаясь согнать с лица глупую улыбку, но у меня ничего не выходит. Я слишком

долго плохо себя чувствовала.

— Еще, — удается мне выговорить.

Она взрывается от смеха и хлопает меня по руке.

— Детка, теперь ты в порядке. Спи.

Я так и делаю.

Через какое-то время я просыпаюсь, понятия не имея, который сейчас час. Кто-то подходит,

заметив мое движение. Это женщина из моих снов, может быть, все это было на самом деле.

— Как ты себя чувствуешь?

Я открываю глаза, и Джексон придвигается ко мне.

— Я очень беспокоился. Ты долго не могла проснуться… Я думал, что ты можешь больше

никогда ко мне не вернуться.

Он проводит рукой по моему лицу, но я отстраняюсь, разрываясь между Джексоном,

которого, как я думала, знала, и настоящим Джексоном — Джексоном Кастелло, внуком Зевса.

Я облизываю сухие, потрескавшиеся губы.

— Как долго я здесь? — спрашиваю я, понимая, что сперва надо задать другой вопрос. —

Где я?

Вспышка боли пробегает по его лицу, прежде чем он отвечает.

— На Лог, в нашем варианте медицинского центра. Мы зовем его Панацеей, и ты провела

здесь три дня.

— Нет, это не так… Нет. — У меня учащается дыхание, и на глаза наворачиваются горячие

слезы. — Что случилось с остальными? Мы их бросили? Они все погибли? Подожди, нет. — К

горлу подступает комок. — Мои родители, Джексон. Где мои родители?

— В Сидии. Мне очень жаль, — отвечает он, поджимая губы, и эта обреченность в его

голосе разбивает меня на части, все достигает кульминационного момента. Столько планов,

смертей, а теперь… В груди все тяжелеет от болезненных всхлипов, и на меня обрушивается то,

что осталось позади, и что я больше никогда не увижу. И я размышляю о том, что мне следовало

бы сделать. Я должна была попрощаться с мамой перед уходом. Пробравшись на базу, я должна

была быть менее заметной, должна была действовать, как настоящий оперативник. Слишком

много сожалений, чтобы с ними справиться.

Джексон пытается притянуть меня к груди, но я отталкиваю его. Злость смешивается со

слезами. Он врал мне все это время, а теперь всех, кого я люблю, нет рядом. Я хочу задать ему

вопросы, но не готова услышать ответы. Я знала, что окажусь здесь, но думала, что у меня будет

время сказать «прощай», хотя от одного этого слова все не стало бы проще. Я могу думать только о

мамином лице в тот момент, когда Гретхен и Ло сказали ей, что я ушла. По отношению к ней это

не честно. Она будет мучиться всю жизнь, и нет ничего, что бы я могла сделать.

Из меня вырывается новая волна всхлипов, и Джексон опускает голову, его лицо искажается

от боли. Он тянется к моей руке, но останавливается на половине пути при виде моего взгляда. Не

хочу, чтобы он ко мне прикасался. Наверное, я должна быть сильнее или, как минимум, создать

иллюзию того, что я сильная, но не могу. Меня одолевает беспокойство. Я не представляю, в каком

мире их оставила, и какие ужасы их ожидают из-за того, что они мне помогли. Я заставила их

рискнуть всем, а затем исчезла, оставив их собирать осколки.

Знаю, Джексон чувствует мои мысли, но ничего не говорит и просто позволяет мне плакать,

не отходя от меня ни на шаг и понимая, что я всего лишь нуждаюсь в тишине. После, как мне

кажется, часа рыданий, я поднимаюсь на кровати повыше и впервые осматриваю комнату. Она не

такая, как я себе представляла. Деревянные неотшлифованные стены и потолок создают