Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова с известием о взятии Корфу иностранного офицера он спросил: «Здоров ли друг мой Федор Федорович?» Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают, ему шепнули, что об Ушакове; он, как будто очнувшись, сказал: «Ах, да! Господин адмирал фон Ушаков здоров». — «Возьми к себе свое «фон», раздавай, кому хочешь, а победителя Турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков!» — вскричал Суворова с гневом. (4)

Один генерал любил говорить о газетах и безпрестанно повторял: в газетах пишут, по последним газетам и т. д. Суворов на это возразил: «Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, которые знать ему надобно и о которых там не печатают». (4)

Милостию и ласкою Император Павел I как будто хотел наградить Суворова за претерпенные им страдания. Он сам надел на него цепь ордена Святого Иоанна Иерусалимского большого креста.

«Боже! Спаси Царя!» — воскликнул Суворов.

«Тебе спасать Царей!» — сказал Император. (4)

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П. Х. Обольянинов — любимец Императора Павла I, и застал его прыгающим чрез чемоданы и разные дорожные вещи, которые туда укладывали.

«Учусь прыгать, — сказал Суворов. — Ведь в Италию-то прыгнуть — ой, ой! Велик прыжок, научиться надобно!» (4)

Величайший русский полководец Александр Васильевич Суворов — князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус Русской армии и генерал-фельдмаршал австрийской. — приехал в Петербург больным, умирающим из Италии весною 1800 года, хотел видеть Государя, но не имел сил ехать во дворец и просил, чтобы Император удостоил его посещением.

Император вместо себя послал графа Кутай сова.

Суворов лежал в постели, когда посланный вошел в красном мальтийском мундире, с голубою лентою через плечо.

— Кто вы, сударь? — спросил у него Суворов.

— Граф Кутайсов.

— Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал… Да что вы такое по службе?

— Обер-шталмейстер.

— А прежде чем были?

— Обер-егермейстером.

— А прежде?

Кутайсов запнулся.

— Да говорите же!

— Камердинером.

— То есть вы чесали и брили своего господина.

— То… Точно так-с.

— Прошка, ступай сюда, мерзавец! — закричал Суворов своему знаменитому камердинеру. — Вот, посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентою. Он был такой же холоп, фершал, как и ты!.. А теперь вот видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку из тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином. (6)

В Итальянскую войну, в Вене, в присутствии Суворова, был собран военный совет, и все приглашенные на него генералы должны были привезти каждый свой собственный план кампании.

Великий полководец, выжидал скромно своей очереди, держа в руках сверток.

Когда, наконец, попросили его показать его план, он раскинул на столе лист белой бумаги и больше ничего!

Все присутствующие, недоумевая, поглядывали друг на друга, а князь с веселой улыбкой сказал:

— Если бы моя шляпа знала мои планы, то и ее я бы давно сжег.

Но, однако, какою безсмертною славою покрыл себя и русское войско Суворов в этой самой Италии, когда он взял 25 крепостей и 80 000 пленных!

Видно, план Суворова действительно был хорош. (6)

В разговоре о военной музыке один генерал заметил, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды солдат.

«Нет, — отвечал Суворов, — музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет его шаг; по ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть, молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с развернутыми знаменами и с громогласною музыкою взял я Измаил!» (4)

Суворову была прислана бумага, в которой излагались правила для руководства в военных операциях. В бумаге этой безпрестанно встречались ненавистные ему слова: «предполагается», «может быть», «кажется» и проч. Не дождавшись, чтобы секретарь кончил чтение этой бумаги. Суворов вырвал ее и, бросив, сказал: «Знаешь ли, что это значит? Это школьники с учителем своим делают и повторяют опыты над гальванизмом. Всё им «кажется», все они «предполагают», всё для них «может быть». А гальванизма не знают и никогда не узнают. Нет, я не намерен таким <г>ипотезам жертвовать жизнию храброй армии!»