В 1800 году известный воздухоплаватель Гарнерен поднимался в Петербурге на огромном монгольфиере и вызывал желающих совершить с ним воздушное путешествие. Во всей столице нашелся только один смельчак, решившийся на столь опасную прогулку. Смельчак этот был — С. Л. Львов. Так как он имел много долгов, то один шутник сочинил про него по этому поводу следующие стихи:

Эта шутка дошла до Государя, который, посмеявшись, велел заплатить долги Львова, приказав ему сказать, что это последние деньги, которые посыпались на него с неба. (1)

По окончании курса наук Аракчеев был выпущен офицером в артиллерию и оставлен при корпусе преподавателем, а через несколько лет переведен в гатчинские войска Великого Князя Павла Петровича.

Своим неутомимым трудолюбием, знанием дела и точным, неуклонным исполнением служебных обязанностей Аракчеев успел обратить на себя внимание Великого Князя, который полюбил его, хотя нередко распекал жестоким образом, преимущественно за неисправность других.

Однажды, когда Аракчееву крепко досталось за упущение по службе караульного офицера, он побежал с горя в церковь, стал молиться, клал земные поклоны, чувствовал свою невинность, но, думая, что навсегда лишился милости Наследника престола, не мог удержать слез и даже зарыдал. В церкви не было никого, кроме пономаря, который тушил свечи. Вдруг Аракчеев услышал за собою шаги и, оглянувшись, увидел Наследника!

— О чем ты плачешь? — ласково спросил его Великий Князь.

— Мне больно лишиться милости Вашего Императорского Высочества.

— Да ты вовсе не лишился ее! — промолвил Павел, положив ему руку на плечо. — И никогда не лишишься, если будешь вести себя и служить так, как до сих пор. Молись Богу и служи верно, ты знаешь: за Богом молитва, за Царем служба не пропадают!

Аракчеев бросился перед Великим Князем на колени и в избытке чувств воскликнул:

— У меня только и есть, что Бог да вы!

Павел велел ему встать и идти за собою из церкви, потом остановился, быстро посмотрел на него и сказал:

— Ступай домой. Со временем я сделаю из тебя человека.

С этой минуты Аракчеев стал одним из доверенных и близких к Великому Князю лиц. (1)

Вскоре по восшествии своем на престол Император Павел пригласил к себе Державина, бывшего в то время сенатором, и объявил ему в весьма милостивых выражениях, что, зная его за честного человека, хочет сделать его правителем канцелярии Государственного совета. Говоря о назначаемой Державину должности. Государь, вместо полного названия «правитель канцелярии Совета» употребил слова: «правитель Совета». Хотя смысл был ясен несмотря на выпуск слова «канцелярия», однако наивный и до крайности тщеславный Державин вообразил, что Император говорит не о существующей и всем хорошо известной должности, а учреждает для него какую-то новую, несравненно высшую, так, чтобы он был не делопроизводителем Совета, а как бы безграничным начальником его. Когда на другой день вышел указ, в котором краткое разговорное выражение «правитель Совета» было заменено полным формальным выражением «правитель канцелярии Совета», то Державин приписал разрушение своей созданной тщеславием фантазии ничему иному, как интригам своих врагов, и вследствие этого решился объясниться с Государем. Приехав во дворец, Державин приказал доложить о себе Императору и был немедленно принят.

— Что вы, Гавриил Романович? — ласково спросил Павел.

— По воле вашей, Государь, был в Совете, но не знаю, что мне делать?

— Как не знаете? Делайте то же, что делал Самойлов [11] .

— Я не знаю, делал ли что он, — отвечал Державин, — в Совете никаких бумаг его нет, а сказывают, что он только носил Государыне протоколы Совета, потому осмеливаюсь просить инструкции.

— Хорошо. Предоставьте мне, — сухо сказал Государь.

— Не знаю, — продолжал Державин, — сидеть ли мне в Совете или стоять, то есть быть ли присутствующим или только начальником канцелярии?

При этих словах Павел вспыхнул. Быстрым движением он отворил дверь в соседнюю комнату, где находилось множество придворных, и во весь голос закричал:

— Слушайте: он почитает себя в Совете лишним. — Затем, обратившись к Державину, грозно прибавил: — Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу.

Державин был поражен, как громом, и вышел из царского кабинета почти в безпамятстве. Чтобы смягчить гнев Государя, он бросился к разным любимцам его, прося их заступничества, но все отказались вмешиваться в это дело. Тогда Державин обратился к средству, которое и прежде удавалось ему не раз, — он написал оду на новый 1797 год и послал ее Государю. Ода понравилась, и Державин получил снова доступ во дворец. (1)

К Державину навязался какой-то сочинитель прочесть ему свое произведение. Старик, как и многие другие, часто засыпал при слушании чтения. Так было и в этот раз. Жена Державина, сидевшая возле него, поминутно толкала его. Наконец сон так одолел Державина, что. забыв и чтение, и автора, сказал он ей с досадою, когда она разбудила его:

— Как тебе не стыдно, никогда не даешь мне порядочно выспаться! (1)

Однажды Император Павел спросил графа Ростопчина: