Шрифт:
И Гончий, оглянув удивленные лица всех, прибавил, как если бы ему кто противоречил:
— Да, так: знать не знаю и ведать не ведаю! Все мы любим барина, все ему преданы, все должны за него горой стоять. А уж коли в таком деле не постоим, так когда же в нас нужда будет? На святках, чтобы рядиться да отплясывать, на Пасхе красные яички катать? Нет, теперь-то в нас и нужда, и теперь-то мы все должны, как один человек, не страшась судейской волокиты, так отвечать: князь Никаев, действительно, убит, застрелен, в гробу лежит. Но где был убит, как убит, кто его убил, когда и почему? Знать не знаю и ведать не ведаю!
И в комнате наступило, действительно, гробовое молчание. Слышно было только частое дыхание Сусанны, которая едва владела собой от восторженной радости. Ей казалось, что она должна сдерживать себя, чтобы тотчас же при всех не броситься на шею этого человека, которого сама судьба заставляла ее всякий день любить все больше и больше, всякий день изумляться ему.
— Как же так? — тихо и смущенно произнес Басанов.
— Так-с! — резко отозвался Гончий.
— Это не худо… — робко заметил Барабанов.
— Верно, — раздался вдруг угрюмый голос Змглода. — Верно! Правда твоя! Онисим Абрамыч! Умница ты! Тебе и книги в руки! А сказываю я это по совести. Не думай, что я лукавить стану. Нет! Умница ты, дело сказал! А я около тебя, как младенец, хотел все дело наладить. И хорошо сделала Сусанна Юрьевна, что пожелала за тобой послать! Все, что ты сказал, я сразу понял. Так я понял, что тебе же разъяснить и пояснять все стану. Да, истинно так! — обернулся Змглод к Басанову. — Вся Высокса должна сказывать, что Никаев убит, а кем и когда убит — неведомо! И поди же ты сам, суд судейский, разворачивай распутывай и кашу расхлебывай. Сам ищи виноватого!
— А если предатель найдется, да тайком на допросе покажет, что я убил Никаева? — волнуясь сказал Басанов.
— А мы все заорем, — воскликнул Змглод, — лжет предатель! Видано ли это, слыхано ли это?.. Барин на охоту уехал, на это свидетели есть. А когда он вернулся, то мы… Ну, вот мы же, здесь стоящие, уже видели Никаева в крови на полу. Приехал барин, мы ему и доложили: вот дело какое за ваше отсутствие приключилось в Высоксе, а чьих рук — неведомо.
— Ну, вот! — добродушно выговорил Анька. — Вон как! Я надумал, а ты, Денис Иванович, разукрасил. Ум хорошо, а два — лучше! И коли я не глупо надумал, то ты сейчас того умнее повернул. Именно так: барин на охоте был, а мы тут сбежались и видели убитого Никаева.
— Ну, я приехал, а вы доложили, — заметил Басанов. — Кто же однако убил?
— А сам вот суд и разреши! — ответил Змглод. — Ищи виноватого! Правда, много из-за этого будет безвинных заподозрено и притянуто. Да что же делать!
И по совету Гончего целые сутки ушло на подготовление всех обывателей к ответу. Все от мала до велика, дворяне, дворовые и крестьяне обещали один ответ держать: «знать не знаю, и ведать не ведаю!»
Заявление помещика Басман-Басанова о совершенном в его доме неведомо кем убийстве нахлебника князя было с вечера тоже составлено… По настоянию Гончего оно было краткое, в несколько строк и без единой подробности.
— Не надо себе руки связывать… Не надо тоже языки высокцам связывать… Пускай всякий болтает, что хочет, коли его учнут пытать, — стал объяснять Гончий.
Затем, по его же совету, барин кончил заявление убедительной просьбой не медлить присылкой в Высоксу чиновника для «сыска» по свежим следам, дабы вернее накрыть убийцу.
Подписывая вечером бумагу, Басанов качал головой и на вопрос Сусанны объяснить это ответил:
— Дивлюся Онисиму, — отозвался он. — Сказывается: медный лоб… Вот у него воистину этакий…
— Нетто худо это… — улыбнулась Сусанна. — Для вас же…
— Знаю… Да все-таки дивлюсь. Я же, да прошу поскорее сыск зачинать, чтобы вернее злодея накрыть… Увидим… Что-то еще выйдет?
Утром рано гонец к наместнику, и не простой, а сам обер-рунт Ильев, был уже в пути. Ему было указано ничего от себя не добавлять, если его захватят для опросов, а буде возможно, то, передав пакет, тотчас выезжать обратно…
XXVI
Через сутки по отъезде гонца тело убитого было похоронено с соблюдением всех обрядов церковных, приличествующих его званию дворянина и князя.
Но, кроме сестры и маленького братишки, никого, ни единого человека на отпевании и похоронах не присутствовало… Все в Высоксе открещивались от «осрамителя» барыни и барина…
Одновременно Дарья Аникитична снова пришла наверх к Сусанне Юрьевне с той же просьбой, переговорить с ее мужем о том, чтобы он тотчас отпустил ее, хотя бы просто на жительство в монастырь, если не для полного пострижения. Сусанна сидела за пяльцами. Дарья стала среди комнаты и, опустив голову, говорила глухо.
— Тяжко мне тут… — кончила она глухим шепотом. — Тяжко, Сусанна Юрьевна… Тяжко…