через которую дважды переправлялись колонисты по пути в Ковалевку и обратно.

«Война» с хуторянами ускорила давно намеченное Антоном Семеновичем

объединение обеих колоний в единый, целостный коллектив. Без этого невозможно было

добиться правильной организации всей воспитательной работы. В августе — сентябре 1924

года хозяйство в Трибах было ликвидировано, и весь коллектив воспитанников и

воспитателей собрался в Ковалевке.

...Там расцвело хозяйство колонии. Расцвела и наша усадьба — и не только в

переносном, но и в буквальном смысле этого слова.

– 7 –

Выращивая тепличную рассаду капусты и помидоров, я оставил часть парников под

рассаду цветочную. Позднее она была высажена на клумбах перед основным корпусом

колонии. Ребята с любовью ухаживали за цветами, и, несмотря на недостаток рабочих рук в

разгар полевых работ, совет командиров, с полного одобрения Антона Семеновича, всегда

выделял необходимое число колонистов для работы на клумбах. Но и помимо этого всегда

находилось немало желающих поработать в свободное время на наших цветниках. Только

немногие из ребят относились к ним безразлично или с пренебрежением. К числу последних

принадлежал и колонист Галатенко, тот огромный детина, о котором я уже вспоминал.

Довольно долго он выполнял обязанности водовоза, но потом был «разжалован» за грубость

и по наряду совета командиров назначен на работу в оранжерею. Это назначение имело

воспитательный смысл: Галатенко попадал в дружный коллектив наших цветоводов, занятых

«тонким» делом...

Однажды, зайдя в оранжерею, Антон Семенович поразился, увидев, с каким

напряжением и тщательностью Галатенко пикирует при помощи маленькой расщепленной

палочки бегонию, стебельки которой не толще конского волоска. Отведя меня в сторону,

Антон Семенович признался, что все время ждал моего заявления с просьбой забрать

Галатенко из оранжереи ввиду полной его неспособности к столь деликатной профессии. Я

рассказал, с каким интересом работает Галатенко, как освоил он режим оранжереи и как

ревностно его поддерживает.

— Есть у него, правда, одна странность,— добавил я: — всем цветам он дал свои

названия и не признает общепринятых.

— Как же он их называет? — заинтересовался Антон Семенович.

— По Галатенко, роза — «дивчина», левкой — «хлопец», резеда — «духи», бегония —

«перепелочка», львиный зев — «зайчики», лобелия — «крестики», зимний флокс —

«мамаша», портулак — «дети», агау — «лев»... — перечислял я.

Антон Семенович начал доискиваться происхождения этих названий, и скоро мы

довольно точно установили ход мыслей Галатенко, неясным оставалось только, почему для

агау он выбрал название «лев». За разъяснением пришлось обратиться к нему самому.

Оказалось, что он видел в хрестоматии картинку «Лев в пустыне», на которой рядом со львом

были изображены растения, похожие на агау...

Метаморфоза с Галатенко очень обрадовала Антона Семеновича. Присев на скамеечку

возле оранжереи, он задумался, а затем высказал мысль, что если у Галатенко так быстро

развивается понимание красоты и любовь к ней, то надо и у других колонистов поддерживать

и всемерно развивать чувство прекрасного. И тут же Антон Семенович предложил

расширить цветоводство до таких пределов, чтобы в будущем году колония, что называется,

утопала в цветах.

Стараясь не попасть впросак и быть действительно полезным для колонии, я

внимательно присматривался ко всей организации воспитания ребят и особенно к мерам

воздействия на провинившихся. Я старался уловить не только отдельные педагогические

приемы Антона Семеновича, но и их взаимную связь, открыть в них черты постоянства и

внутреннюю закономерность.

Сначала мне казалось, что у Антона Семеновича наверняка есть записная книжка, в

которой указано, какому наказанию следует подвергать колонистов за тот или иной

проступок.

Однако уже скоро я заметил, что только организационные формы воспитания

оставались у Макаренко сравнительно Неизменными, тогда как в мерах воздействия никакого

постоянства не было. Очень часто за один и тот же проступок Антон Семенович наказывал