— Саня плачет, — сказал Енька. — Убилась, что ли. Пошли-ка.

Ребята побежали на плач. Плакала Саня. Она лежала в пыли среди двора, небольшая, растрепанная, схватившись руками за голову и мелко двигая ногами. Муж, Андрей, сидел рядом, держал ее за плечи и уговаривал:

— Санька, Санюшка, брось-ко ты, милая. Вернусь ведь. Не один же я на войну иду. Ну-ка если все реветь начнут? Смотри, никто не плачет. Санька, ну… Вернусь ведь я, пожалуй, оттуда…

Вокруг по всем дворам люди вышли из домов и стояли как на страже.

Саня подняла с земли мокрое белое лицо. Она посмотрела на Андрея и спрятала лицо у него в коленях. И опять завсхлипывала.

Под вечер Олег и Енька шли к мельнице. Бедняга все сидел на завалине и курил газетную цигарку. Он увидел ребят, затоптал окурок и улыбнулся.

— Иди-ко, иди сюда, — сказал он Олегу.

— Вот тебе, — сказал Енька и показал Бедняге кукиш.

Из-за деревни быстро пришел конский топот. На черном длинноногом коне влетел в улицу Митька, муж Калины. Он был высокий, плечистый, в подпоясанной широким армейским ремнем рубашке, и на его красивом лице плясала какая-то остервенелая улыбка. Митька осадил коня и поехал шагом.

— Ну что, Бедняга, на войну пойдем? — сказал он, подъезжая.

— Кто повоюет, а кто поболеет, — сказал Бедняга.

— Что же это, стариком годов через десяток станешь, а ни на одной войне не был, — сказал Митька.

— Здоровьице-то у меня, сам знаешь, что твоя соломина, — пропел Бедняга. — Да и стар я уж стал, старик совсем.

— На таких стариках — рожь молотить, — засмеялся Митька.

— Садись, Митька, муж красивой бабы, — сказал Бедняга, — давай покурим, сперва твои, потом мои.

— На, покури, сперва мои, потом свои, — сказал Митька. Достал из кармана пачку папирос и одну швырнул Бедняге.

Митька спрятал пачку в карман и поскакал к дому.

Бедняга подобрал папироску и засунул за ухо.

Над озером спускались сумерки. Гуси разошлись по домам. Мельница длинно чернела в небе на фоне зари. За мельницей вдоль горизонта берегом шла в легком платье девочка. Она двигалась как язычок легкого голубого пламени. Она не склонялась за цветами, шла медленно, опустив голову.

— Не Наташа? — сказал Олег.

— Наташка так не ходит, — сказал Енька. — Это Зина.

Зина уходила в поле стороной от мельницы.

— Ты чего же это, тебя нет? — крикнула от мельницы Наташа.

— Война началась, — сказал Енька. — Мы по деревне ходили.

— А я тебе молока принесла да шанег. И целый день вот на мельнице сижу.

— Война началась, — сказал Олег.

— Молоко пить будете? — спросила Наташа. — Шаньги-то я сама съела, пока ждала.

— Какое тут молоко, — сказал Енька. — Зинка-то что, с тобой пришла?

— Нет, сама она. Да и все одна стороной ходит.

— Давайте играть в прятки, — сказал Олег.

— Давайте, — согласилась Наташа.

— Вот ты и ищи, — сказал Енька. — А мы побежали прятаться. Закрой глаза и считай до двадцати.

Енька спрятался за мельницей, а Олег в траве у берега.

Потом прятались Енька и Наташа. Они залезли под мельницу.

Ветер уже лег, но мельница потихоньку похрустывала, остывая в прохладе вечера. За полем в небе обозначились первые звезды. Олег искал Еньку и Наташу вдоль берега.

— Ходит, — сказала Наташа.

— Пусть ходит, — сказал Енька. — Пусть поищет.

Потом Олег поднялся в мельницу.

— Страшно там, поди, да темно, — сказала Наташа.

— Тише ты.

Олег остановился на пороге, пошел по половицам, и шаги его скрипели над головой, Олег обошел углы и полез по внутренней лестнице.

— А какая война, Ень? — шепотом спросила Наташа.

— Германская.

— Так это далеко.

— Далеко, конечно, да все равно война.

— И к нам придет?

— К нам не придет, мы далеко. Да и маленькая она, Германия.

— Злая она, видно.

— Ага.

— Страшно мне. — Наташа взяла Еньку за руку и прижалась к ней головой.

— Что это ты? — строго сказал Енька.

— Страшно мне.

— Ну и что же? Мне, может, тоже страшно, да я ничего.

— Нет вас тут? — громко сказал в пустой мельнице Олег.

Теперь прятались Наташа и Олег.

В стороне стояла далеко вытащенная на берег лодка. Олег спрятался за лодкой, Наташа — рядом с ним.