— Да ведь это же ночные сапоги Эванса! — прокричал он с таким восторгом, словно для всех них находка эта была спасительной.

— Значит, где-то неподалеку должны лежать и ваши меховые рукавицы, лейтенант! — напомнил ему благодарный унтер-офицер.

— Точно, где-то здесь! — пройдя по следу еще пять-шесть футов, он и в самом деле заметил под неплотным слоем снега ту «потерю», о которой по дороге на полюс так долго сокрушался.

В резервном мешке каптенармуса у них нашлись тогда и запасные сапоги, и перчатки, тем не менее эта находка повеяла на них какой-то щемящей романтикой возвращения. Поэтому они вели себя так, как после долгого плавания в океане ведут себя моряки, увидев впереди маяк или рыбацкую шлюпку.

— По-моему, ваша находка, лейтенант, — прекрасная примета, — излучил первый луч оптимизма тот, от кого Скотт менее всего ожидал его — ротмистр Отс. С самого утра он вел себя с несвойственной ему смиренностью, хотя идти ему было трудно, он жутко хромал и часто оступался там, где вроде бы не было причин оступаться, просто ноги порой не слушались его.

— Ну, если даже вы стали верить в приметы!..

— Зря иронизируете, Бауэрс, в такие приметы я верил всегда. Найти на обратном пути что-либо из того, что было утеряно во время похода… У нас в полку это был самый верный признак удачи.

— Тем более что находить вам приходилось в основном подковы, — вклинился в их разговор Уилсон. — А более верной приметы попросту не существует.

Когда же через пару миль, во время небольшого привала на месте старой стоянки, уже сам Отс случайно наткнулся на торчащий из-под снега мундштук трубки лейтенанта Бауэрса, все дружно рассмеялись.

— А вот и сама удача! — объявил лейтенант. — Как же быстро и верно сбываются приметы и предсказания ваших доблестных драгун, ротмистр!

Какое-то время они шли в ускоренном темпе, словно там, впереди, их ждал не выложенный из снежных плит гурий, а приветливый, уютный дом с поваром у плиты.

— А ведь мы вместе сооружали этот громадный гурий, больше похожий на монумент, — расчувствовавшись, произнес доктор Уилсон, когда до «монумента» оставалось не более трети мили. — Последний из тех, который мы построили при помощи группы лейтенанта.

— Взойдя вон на тот пригорок, — указал рукой унтер-офицер Эванс, — они долго смотрели нам вслед, как обычно смотрят вслед счастливчикам. И мне грустно было за моего однофамильца лейтенанта Эванса, который с радостью присоединился бы к нам.

— Признайтесь, унтер-офицер, — молвил Бауэрс, — что теперь вы с удовольствием поменялись бы со своим однофамильцем ролями.

— Почему вы так решили? — меланхолично возмутился Эдгар Эванс. — Ни за что! Независимо от того, чем этот наш поход завершится. Я давно мечтал побывать на полюсе. Это желание было настолько велико, что я готов был организовать собственную экспедицию.

— Вы?! — удивленно уставился на него Отс. — Собственную экспедицию? Для меня это такое же открытие, как для вас — открытие полюса.

— Ваше мнение по этому поводу меня не интересует, сэр, — все с той же категоричной мягкостью сообщил ему Эванс. — Главное, что эта, почти несбыточная мечта моя каким-то странным, непостижимым образом сбылась. За это не жалко заплатить не только здоровьем, но и жизнью.

Чем ближе они подходили к «прощальному гурию», тем молчаливее становились. Но даже в этом молчании улавливались какие-то нотки торжественности. Когда же мемориал предстал перед ними, полярники окружили его и несколько минут стояли неподвижно, словно язычники, покаянно вернувшиеся к своему забытому и некогда поруганному идолу.

Завершив чествование, Отс лично убедился, что от «мемориала» уходят два санных следа, один из которых, несомненно, оставлен командой лейтенанта Эванса, и сказал капитану, что грех не остановиться здесь лагерем. Скотт немного поколебался, но все же предложение принял, хотя до этого намеревался пройти, «под настроение», еще хотя бы две мили. А значит, разбить лагерь на две мили ближе к очередному сладу провизии и к базовому лагерю.

День выдался ветреным, а потому в восприятии полярников чудным. Подняв парус, полярные странники — сытые и хорошо отдохнувшие — прошли уже двенадцать миль и намеревались пройти еще столько же, когда вдруг на одном из косогоров, во время преодоления заструги, доктор Уилсон резко оступился и, как потом сам же и выяснил, растянул себе сухожилие правой ноги. Остальные семь миль, до очередного лагеря, он шел, сильно прихрамывая, с трудом сдерживая резкую боль.

Едва Скотт смирился с этим прибавлением в «команде инвалидов», как произошла беда с унтер-офицером. Еще вчера перед сном он жаловался доктору на то, что вновь разболелась раненая седьмого января, во время ремонта саней, рука, что она опухла и рана гноится. А сегодня вдруг каким-то странным, непостижимым образом умудрился сорвать два ногтя на правой руке. Причем тоже во время небольшого ремонта саней. Узнав об этом, капитан схватился за голову. Получалось, что у Эванса теперь ранены обе руки, у доктора Уилсона распухает одна нога и сильно мерзнет вторая, Отс обморозил все, что только можно было обморозить, и только его неугасимая ирония не позволяла ему окончательно сникнуть и сдаться. Впрочем, в их положении сдаться означало только одно — погибнуть.