Максим ничего не говорил и, возможно, не знал о болезни тестя, и Георгий с новой тревогой подумал о том, какой груз ляжет на плечи сына, если тот захочет принять за невестой полцарства и трон.

— Ты успел сказать Ларисе?

— У нас не было секретов. Мне трудно будет без нее. — Володя помолчал. — Мы год назад ездили в Индию, к монаху-даосу, сутки сидели без еды, в темной комнате, с закрытыми глазами. Я теперь часто практикую. Много переворачиваешь в себе. Сейчас для меня редкое счастье — когда нет боли и тишина. Без музыки, просто это состояние. С Ларой можно было молчать. Говорят, так что-то можно прочесть в чужой душе, но я никогда не знал, о чем она думает.

— Никогда не знаешь, о чем думают женщины, — проговорил Георгий, невольно вспоминая Марьяну.

В сумеречной комнате лицо политика казалось уже не посмертной маской, а бесплотным призраком. Но девочка, вновь возникшая из пустоты, совершая чудо воскрешения, зажгла над диваном свет.

— Устал, — проговорил Володя, закрывая глаза. — Мне сказали, ты едешь в Петербург?

— Да, но вернусь.

— Вернешься, потому что ты наш.

«Нет, не ваш», — хотел возразить Георгий, но остановил себя.

— Скажу еще, мне не нравится, что Максим займет место Ларисы в совете директоров. Конечно, это его решение, но, как я понимаю, он плохо представляет, что ему предстоит быть заживо погребенным под руинами дома Ашеров.

— А вдруг он сможет удержать землетрясение?.. Впрочем, я с ним сам поговорю, — пообещал Владимир Львович и, протягивая на прощание руку, добавил: — Да, в качестве компенсации… деньги Коваля. Возьми себе. Ты придумаешь, как это лучше сделать.

Сына Георгий нашел в кабинете Ларисы. С ним была его молоденькая жена, бледненькая и запудренная, в своем строгом черном платье похожая на гимназистку со страниц Чехова и Бунина. Доверчиво улыбаясь, она взяла Георгия под руку, поцеловала в щеку.

— Я так рада, что вы приехали проводить бедную мамочку. Только в беде понимаешь, как много вокруг замечательных людей. Все друзья нас очень поддерживают.

— Ты уезжаешь сегодня? — спросил Максим. — Когда вернешься?

— Пока не знаю, недели через две.

Нахмурив бровки, подражая манере покойной матери, Кристина обратилась к Георгию:

— Мы очень хотим, чтобы вы тоже были в совете директоров и в управлении. Вы можете занять место заместителя мамы, как Аркадий Борисович. Нам уже говорили про других кандидатов, но вы свой человек и хорошо разбираетесь в делах. Папа сказал, можно на вас оформить долю акций.

— Я просил тебя не пока не поднимать эту тему, — раздраженно оборвал ее Максим.

— У нас еще будет время все это обсудить, — попытался смягчить его грубость Георгий.

Девочка-жена села на подлокотник кресла сына, обвила его шею рукой.

— Мы с Максимом очень хотим завести малыша.

Максим угрюмо молчал, и Георгию пришлось ответить:

— Замечательный план, я поддерживаю.

— Я хочу рожать сама, но лучше все делать через экстракорпоральное оплодотворение. Во-первых, это современная технология, там гораздо лучше следят за генетикой плода, во-вторых, можно родить сразу двойняшек или даже тройняшек. Правда, доктор мне сказал, что тройняшки — это не очень хорошо для здоровья деток. Все, кто сейчас рожают, говорят, что дети в пробирке получаются гораздо лучше, чем естественным путем.

Максим встал и, отвернувшись к окну, произнес очень тихо и сдержанно:

— Ты можешь уйти? Нам с отцом нужно поговорить.

— Конечно, — с легкой обидой пролепетала Кристина, но тут же утешилась, поднявшись на цыпочки, снова поцеловала Георгия.

— Тебе не приходило в голову, что женщины — чудовища? — спросил Максим, когда она вышла.

— Все мы чудовища. Мне кажется, ты слишком много требуешь от нее. Она просто еще не созрела для взрослой жизни. С тобой это тоже произошло не сразу. Впрочем, как и со мной. Сейчас я очень жалею о многих своих прежних поступках. Кто-то сказал, что зрелую половину жизни человек тщетно пытается вернуть себе все то, что беззаботно разбрасывал по ветру в молодости.

— Лариса была моим самым близким человеком за последние два года. — Максим обернулся и с нервным вызовом уставился в лицо Георгия. — Мы были… Я был ее любовником.

— Наверное, сейчас это уже не так важно, — проговорил Георгий Максимович, не ожидавший ни этого признания, ни того, что сын может испытывать такую искреннюю боль.

— Для меня важно. Наверное, это звучит дико фальшиво… Ты сам не арбитр нравственности, не надо так на меня смотреть. Я, видимо, просто унаследовал патологические влечения.

— Нет никакой патологии в том, чтобы любить.

Сын поморщился.

— Звучит довольно слащаво.

— Ты знаешь, что Владимир Львович очень болен? — спросил Георгий.

На этот раз удивился Максим.

— Кто тебе сказал?

— Он сам, полчаса назад. Извини, если сочтешь, что я вмешиваюсь в твои дела, но я считаю, что тебе нужно серьезно это обдумать. Видимо, нам предстоит наблюдать крушение колосса на глиняных ногах. И мне бы очень не хотелось, чтобы ты пострадал от его обломков.