Альдин-Ингвар бросил взгляд на верхний край стола: князь смотрел на это буйство, тоже стоя, крепко упираясь широкими кулаками в столешницу, с решительным видом, будто ему прямо сейчас предстояло вести дружину в бой; княгиня рядом с ним прижимала руки к груди. Раскрасневшаяся, с горящими глазами, она тяжело дышала и смотрела куда-то в пространство, точно видела там нечто, доступное ей одной.

Наконец все выпили, снова уселись, поуспокоились. Воеводша Ута сделала знак челяди, отроки и девки побежали вдоль столов с кувшинами и кринками, снова наполняя кубки, рога и чаши. Верхнему краю доставалось красное ромейское вино, ближней дружине – стоялый мед, разгонной – пиво. Внесли новые блюда с жареным мясом и курами, корытца с кислой капустой, солеными грибами, рыбой, хлебом. Еды и питья было вдоволь, только глупец стал бы жаловаться. Глаза горели, сердца стучали, и никто уже не помнил, что предшествовало речи чародея Мистины.

Нет, кое-кто все же помнил.

– Живет он так же, как все живут… – пробормотал сидевший рядом с Альдин-Ингваром старый боярин Ждивой. – А ты поди к нему на двор да погляди, как он живет…

Но в шуме наполняемых чаш и общего движения никто его не услышал.

Застольные разговоры пошли своим чередом.

– Что, Остряга, скоро на ромеев-то пойдем? – окликнул Острогляда Стемир.

Шутка была многолетней давности, однако кмети за столами привычно отозвались смехом.

– Не у меня теперь спрашивать надо! – ухмыльнулся Острогляд. – У сына моего младшего, Буяшки, он в тот год родился.

– И сколько ж твоему сыну? – продолжал подшучивать Стемир.

– Два года как подстригали. Стало быть, пять годочков ему! Пока тридцать исполнится… – Острогляд поболтал рукой в воздухе, обозначая беспредельность этого времени. – Ни тебе, старинушка, ни даже мне на ромеев не ходить больше! Сыновья да внуки мои пойдут.

– Эх, жаль! – Стемир в озорном отчаянии хлопнул себя по коленям. – С двумя князьями ходил я на ромеев, думал, еще схожу!

Все засмеялись: было ясно, что Стемир слишком стар для каких бы то ни было походов.

– До отхожего места сходи, пока ноги носят! – завопили на нижнем краю стола, из среды непочтительной разгонной дружины. – Скоро и того уж не сможет, а все туда же ему – на ромеев!

Но в этих голосах звучала и зависть. Молодые, получившие оружие в последние годы, завидовали старшим, кто сумел поучаствовать в походах и привезти добычу. О том, что из первого похода на ромеев князь Ингвар вернулся разбитый, с малым остатком своей дружины, а горстка уцелевших из прочего войска воротилась в Киев и вовсе три года спустя, сейчас никто не вспоминал. Помнили второй поход, завершившийся более удачно и приведший к возобновлению выгодного для руси договора. Может, ромеям и недорого обходились эти уступки варварам, обеспечивающие империи покой хоть с этой стороны. Но здесь, где каждая шелковая рубаха была сокровищем и пять поколений передавалась по наследству, успех похода считался сказочным. А старый Стемир, успевший сходить за море и с Олегом Вещим, и с Ингваром, хлебнул столько славы, что сейчас мог лишь презирать этих горлодеров. Всякий из числа разгонной дружины спал и видел перейти в ближнюю дружину, где жизнь спокойнее, содержание богаче, к князю ближе, чести больше.

– Да ну неужто будем столько ждать? – кричали оттуда. – Пока тридцать лет пройдет, мы и сами только до отхожего места и дойдем своими ногами!

– Княже, веди нас опять на ромеев! Им-то небось семи лет хватило жирком обрасти!

– Враз бы и мы все в ромейское платье оделись!

– А Свенельдовых не возьмем! Им и так довольно!

– Точно! Свенельд свою добычу на три жизни вперед уж взял!

Дружина снова начала волноваться: пиво и мед ударяли в головы.

– На ромеев! На ромеев, княже! – нестройно голосили на нижних концах столов.

– Да смолкни ты, Гуляйка! – Боярин Боживек, хмуро слушавший этот вой, вдруг метнул обглоданную кость, так что она ударила о стену над головой кого-то с того конца стола; княгиня в ужасе всплеснула руками, испугавшись, что замарают и повредят драгоценную паволоку. – Раззявил жерло и давай реветь! Да кто вас пустит на ромеев? Нарушь мы договор – купцам нашим больше там прокорма не видать, да и на порог не пустят! Все тогда в шкурах ходить будем вместо паволок!

– Княже, уйми ты этих дураков! – поддержали и другие бояре. – Докричатся до беды. Договор у нас, торгуем, все бы хорошо! Паволок им мало!

– Вам-то не мало! – вскочил с места Гуляй, из младших воевод разгонной дружины. – У вас-то вон сколько добра, хоть каждую свинью во дворе в ромейское платье одеть! А мы – как собаки, зимой в полюдье, летом в степь, ни дома, ни бабы, ни сынов, ничего! Так и помрешь где-нибудь – никто не вспомнит, где закопали, да и некому будет вспоминать! Сами живете хорошо, а для других жалко!

– Да поймите вы, дубье березовое – не сможем с ромеями торговать, и вас кормить не на что будет! – втолковывал ему и товарищам старший Гордизорович, Добылют. – Вон, княжьих бобров да куниц из Волховца привезли, теперь ромеям продадим, ногат получим, вас же кормить и одевать. А иначе куда – есть будешь этих бобров, что ли?

– А бобра зажевать – ничего так! – весело крикнул кто-то, размахивая окорочком зажаренного бобра.

Вокруг засмеялись, но Гордизорович только махнул рукой.

Эти разговоры и споры здесь шли так часто, что князю давно надоели, и он не вмешивался. А ведь всего лет десять назад он сам был среди тех, кто жаждал похода на ромеев, и повторял примерно то же самое, что сейчас говорил Гуляй.

– Мы перед тем походом срок выждали и ряда не нарушили! – кричал Острогляд. По его возрасту когда-то считали срок первого договора, и к его окончанию он подошел в расцвете сил. – Клятвы, богам данные, сдержали! И то… – Он запнулся, вспомнив, что богам все же было за что наказывать киевскую дружину неуспехом первого похода. – Коли слово нарушим, нас и боги проклянут, и от людей нам, русам, никакого не будет уважения!