В свои шестьдесят два Ростислав Смазун одевался по молодежному, считая, что подтянутая фигура многое позволяет. На публичные мероприятия он частенько приходил в тертых джинсах и ярком свитере в тонкую полоску, или с огромной снежинкой во всю грудь, или связанном разноцветными нитками, а в жаркую погоду мог надеть майку с надписью: «Люблю мороженое» и оранжевые штанишки до колен. На заседаниях в администрации этот большой ребенок кричал истерическим визгом громче всех и против любых предложений, кроме собственных. При каждом удобном случае Смазун показывал свою любовь к детям, подросткам, старикам, подолгу не отпуская фотографа или оператора, и хвастался малейшим благотворительным вкладом, будь то приобретенные для юных спортсменов кубки или инвалидные коляски для пациентов городской больницы.

Без передышки восхищаясь тем, как много молодежи желает приобщиться к вечной классике и какие большие сборы от продажи билетов будут потрачены на ремонт дома престарелых и помощь ветеранам, Ростислав Максимович рьяно теребил и целовал повисшую на ходунках и туго соображавшую, где она находится, Лениниаду Львовну.

Елена Варвянская вслух обеспокоилась, как бы не затискал он старушку до смерти.

— Вы рады, что находитесь сегодня здесь, что перед вами выступят столичные виртуозы?!! — с настойчивостью американского пастора, требующего от прихожанина немедленного исцеления, прокричал Смазун в глуховатое ухо Лениниады Львовны.

— Да, я очень рада, сынок, — прохрипела старушка и тяжело улыбнулась.

Варвянская шепнула Свербилкину, что быстрый ответ спас ветеранке жизнь.

Смазун усадил заслуженную учительницу в крайнее кресло партера между собой и городничим.

Свет потускнел. Филимон Бердыев изящно взмахнул дирижерской палочкой. Откинувшись на короткую спинку жесткого скрипучего кресла, я прикрыл глаза, распахнул врата воображения перед нарисованной композитором музыкальной картиной и… словно бы оказался на войне.

Гремела артиллерия: палили пушки, пронизывали небо тяжелыми ракетами установки залпового огня. Строчили пулеметы, свистели пули… Взвыла сирена воздушной тревоги. Режущим шумом означили свое приближение реактивные истребители, натужно загудели бомбардировщики… То тут, то там со страшным грохотом рвались снаряды, вдребезги разбивая оконные стекла. Грянул ядерный взрыв — это в игру вступили тубы и контрабасы — и я выбежал из зала.

— Бедный вампир, — шепнул Иван Смолин приглашенной им на концерт сослуживице Таисии. — За что она с ним так жестко…

«Дожили, Тихон Игнатьевич. Уже вам охотники сочувствуют», — отвлекшись на мысленную реплику, я поскользнулся на белом кафеле и улетел с лестницы в мягкий лес курток, шуб и пальто.

Баба геометрических пропорций (с квадратным кирпично-красным лицом и прямоугольным туловищем) накричала на меня — мол, я погубил всю ее торговлю. Лиза собралась огреть продавщицу напольной вешалкой за попытку меня пнуть. Я сумел удержать, успокоить девушку и уговорить ее принести извинения…

— Ты так? — сидя рядышком со мной на лестнице, Лиза положила руку мне на колено. — Тебе очень плохо?

— Чуть не оглох, — ответил я, не поднимая глаз.

— Сейчас найду твои затычки для ушей, и мы сможем вернуться на концерт, — Лиза открыла сумочку.

— Нет… Я не вернусь… Впредь никогда… — слеза скатилась по моей слегка порозовевшей горячей щеке. Я посмотрел на наше отражение в зеркальной ширме, и на торговку, стряхивавшую пыль с драпового пальто. Геометрическая баба была на своем месте, а я занимал чужое, — Что это было? Что играли?

— Сюиту, — Лиза не вспомнила композитора.

— Теперь ты понимаешь, лапушка моя, как плохо быть вампиром? — я тяжело вздохнул с присвистом. В былые времена я видел музыку, а нынче… что сюита, что автомобильная сигнализация… все одинаково звучит… ужасно. Раньше чувствовал красоту музыкальных произведений, а теперь с какими мелодиями в памяти я живу? Что я слышу? Кто-то плюнул на асфальт и разбил бутылку из-под пива, кто-то пукнул в ресторане за столом… Моль полетела…

— Где? — Лиза испуганно схватилась за норковую горжетку на плечах.

— Прямо перед нами, — я указал пальцем на вихляющего мотылька.

— Кыш! Кыш! — прогнав моль, девушка прижалась ко мне. — Тиша, не раскисай. В ДК плохая акустика. Сама начальница отдела культуры это признает.

— У меня в ушах ненадлежащая акустика, а не в ДК. По случаю еще я кое-как могу сыграть по памяти незатейливую мелодию навроде «упоительных вечеров», но выйдет и она так некрасиво, так бездушно, что стыдно, право слово, мне станет после выступления… Сокрыты от вампиров все возвышенные чувства… Не парить мне в облаках вовек… Пойдем отсюдова, покамест я не разрыдался, утираясь воротом пальто с воскресной выставки — продажи… Прочь из храма искусства! Мне здесь не место. Прости за то, что я тебе испортил вечер.