Когда дмитровский князь прибыл в Сарай с подарками, собранными «с превеликим трудом», хан Узбек принял его как верноподданного, внимательно выслушал, «обласкал» и предложил своему советнику Субуди «записать все жалобы жалкого старца». Список «Борисовых обид» оказался достаточно внушителен, и тогда ордынский хан приказал своим людям срочно отправить к Ивану Московскому гонца с вызовом в Сарай – «на царский суд».

Шла зима. Только что ушли ордынские «тьмы-тьмущие» на Смоленск, а князь Иван Калита праздновал в Москве свадьбу своего сына Симеона, женившегося на дочери Гедимина Литовского Аугусте, названной при крещении Анастасией. Пришлось Ивану Данииловичу поспешно, прямо из-за свадебного стола, выезжать в Сарай.

Но ордынский хан не сразу его принял, показав тем самым свое недовольство Москвой. Тогда князь Иван прибегнул к своим излюбленным методам – подкупу ордынских вельмож, ханских жен и искусной, сплетенной из хорошо подобранных фактов клевете.

Задержка ханского суда была ему на руку, и московский князь стал плести, как паук, свою липкую, всеохватывающую сеть, в которую, в конечном счете, и попал неискушенный в интригах искатель правды – дмитровский князь.

К тому времени, когда ордынский хан назначил день и время суда, едва ли не все ханские приближенные были настроены против несчастного князя Бориса, а Ивана Московского считали чуть ли не жертвой интриг желчного старика. В довершение ко всему, одаренные драгоценными украшениями ханские жены тоже стали союзниками Ивана Данииловича, и даже на супружеском ложе хан Узбек слышал о нем только хвалебные речи.

На суде же князь Иван вел себя сдержанно, видимо почтительно по отношению к старому князю Борису, который же, наоборот, кричал на него, размахивая руками и брызжа слюной. Спокойные, уверенные ответы Ивана Данииловича на все старческие обвинения еще больше раззадоривали дмитровского князя. Он совершенно потерял над собой контроль: с яростью вопил, выпучив глаза, и не считаясь с тем, что перед ним ордынский хан, его самые близкие сановники и высшие мусульманские священники. Казалось, что он рассчитывал не на убедительные доказательства, но на крики и шум.

Как и следовало ожидать, такие его действия имели прямо противоположный результат: не прошло и часа с начала ханского суда, как все присутствовавшие на нем, включая самого хана, были уверены в правоте князя Ивана Данииловича. Когда же тот достал из-за пазухи заветное письмо великого князя Гедимина в Смоленск, в котором говорилось о поддержке дмитровского князя и готовности заключить с ним оборонительный союз, и стал его громко, спокойно зачитывать, все поняли, что князь Борис Давыдович обречен. Последний довод московского князя был таким неожиданным для разбушевавшегося старика, что он был буквально парализован. – С тобой сам лукавый, Иван! – буркнул он и вдруг на глазах у всех заплакал, захрипел, падая на пол и источая проклятия…

– Унесите этого хулителя во двор! – приказал, рассердившись, хан Узбек. – Пусть полежит на холоде и отринет свои старческие глупости!

Но Борис Давыдович не пережил своего поражения: он тут же скончался у двери ханского дворца!

Произошедший скандал вначале не помешал князю Ивану Московскому воспользоваться его плодами. Раздраженный Узбек-хан тут же, в присутствии придворных, распорядился выдать ему грамоту на Дмитров, а князь Иван пообещал за это выплатить солидную сумму и преподнести богатые дары, сдержав свое слово уже к вечеру.

Однако смерть несчастного старика не прошла незамеченной. Татары, несмотря на свою жестокость, строго соблюдали патриархальные обычаи, по которым старость и возрастное старшинство расценивались, как важные доводы. К старикам в Орде относились очень уважительно! Им прощались многие прегрешения: даже раздражительная злоба и хула…Вот почему хан Узбек сразу же не пресек гневные излияния седобородого князя Бориса, несмотря на то, что перед ним был христианин-неверный! Даже ханские вельможи, подкупленные в свое время московским князем, не одобрили поведения князя Ивана и, дождавшись его отъезда в Москву, стали открыто высказывать хану свои сомнения в правильности решения по Дмитрову.

– Этот Иванэ слишком хитрый и лживый, государь! – сказал на этот счет имам Ахмат. – Он говорил, казалось бы, тихо и спокойно, но продуманно довел того несчастного старца до смерти! Ты, государь, слушай этого Ивэнэ, но не забывай, что он – неверный! Этот коназ не верит в Аллаха, а, значит, не имеет совести!

Слова высшего священника произвели глубокое впечатление на считавшего себя примерным мусульманином ордынского хана. А вот высказанное сейчас, на ханском совете, слово верного Субуди, окончательно посеяло в душе хана недоверие к московскому князю.

Ученые татары разбирали оставленное Иваном Калитой хану письмо великого литовского князя Гедимина и ничего крамольного в нем не находили. – Мы видим, что Гэдэмэнэ хочет союза с Иванэ из Смулэнэ! – буркнул великий визирь Алаг-Тэмур, выслушав перевод письма. – И приплетает, без всякого смысла, к этому покойного ныне коназа Борисэ! Но хотеть не опасно! Я не вижу здесь вины ни Иванэ, ни Борисэ! Они не сделали ничего плохого!

– А может этот хитрый Гэдэмэнэ захочет Луну с неба? – поддакнул имам Ахмат. – Тогда опять будут виноваты коназы-урусы?