Шрифт:
– Ну, вот, все улажено, – продолжал егерь. – Вернёмся в Париж, и я женюсь на тебе. Я сделаю тебя счастливой.
Мари вздохнула:
– Как вы можете так шутить над несчастной женщиной?
– То, что я только что сказал, – ответил старый егерь, – не шутка, и, чтобы доказать это я, совершенно искренне и от всего сердца предложу Матушке Гато то же, что я только что предложил вам – немного «лошадки» на моем большом пальце. [88]
88
Егерь сопровождает свои слова жестом в виде отогнутого большого пальца, означающим крайнее неуважение и непристойное предложение. – Прим. перев.
Сказав это, он шагнул вперёд, но Матушка Гато сердито посмотрела на него и сказала:
– Идите к черту! Мне от вас ничего не надо.
Услышав такие слова от Матушки Гато, Мари подняла голову и сказала, что сейчас не время ссориться. Потом она посмотрела на меня.
– Я не ошиблась? – спросила она, обращаясь ко мне по имени.– Mon pays, это вы?
– Да, Мари, это я.
Только сейчас я узнал её – по голосу, а не по лицу. Холод, лишения, и дым бивуачных костров сделали её неузнаваемой. Это была Мари, наша бывшая маркитантка, которой, я полагал, уже нет в живых, и чью опустошённую повозку с двумя умирающими я видел в ночь на 22-е ноября. Вот её история:
Мари родом из Намюра, потому она и назвала меня земляком. Её муж – из Льежа, учитель фехтования, но не самый лучший. Мари относилась к тому сорту людей, которые думают не только о себе – она всегда делилась своим добром с солдатами – и с теми, у кого имелись деньги, и с теми, у кого их не было.
В каждой битве она показала себя преданным, надёжным товарищем, всегда стремилась помочь раненым. Однажды она сама была ранена, но это не остановило её – она продолжала делать своё дело под мощным ружейным огнём и свист картечи. Кроме того, Мари была довольно красива, имела много друзей, да и её муж не относился к разряду ревнивцев.
В 1811 году, когда мы стояли лагерем в Алмейде (Португалия), за несколько месяцев до Русской кампании, бедняга решил заняться грабежом в соседней деревне. Он зашёл в какой-то дом и взял часы, не стоившие и двадцати франков. Но он совершил ещё большую глупость, когда принёс их в лагерь – его тотчас же арестовали. С мародёрством боролись самым серьёзным образом. Генерал Роге – наш командир и председатель военного суда, приговорил его к расстрелу. Приговор должно было привести в исполнение в течение двадцати четырёх часов. Таким образом, Мари стала вдовой. Однако в полку, особенно во время кампании, если женщина недурна собой, без мужа надолго не остаётся, поэтому по истечении двухмесячного траура Мари снова вышла замуж так, как это обычно бывает в армии.
Спустя несколько месяцев её новый муж стал унтер-офицером Молодой Гвардии, и она уехала в полк вместе с ним, а с нами до своего отъезда она была в течение четырёх лет.
В России её постигла судьба всех маркитантов армии: она потеряла лошадей, повозки, деньги, меха, а также своего защитника. Ей же удалось вернуться на родину. Четыре с половиной месяца спустя, в битве при Лютцене, 2-го мая 1813 года, мы опять встретились. Её ранило в правую руку, когда она подавала пить больному солдату.
Позже я узнал, что Мари вернулась во Францию и принимала участие в событиях «Ста дней». Её взяли в плен во время битвы при Ватерлоо, но она являлась бельгийской подданной – вскоре её освободили. [89]
Я спросил у Мари, где её муж.
– Вы же прекрасно знаете, – ответила она, – что он убит под Красным. (Я в первый раз об этом услышал). Он был хорошим человеком, мне очень его не хватает.
89
Я узнал, что Мари все ещё жива, кавалер ордена Почётного легиона, награждена медалью Святой Елены. Она живёт в Намюре. – Прим. автора. Бургонь умер в 1867 году.
Она погрустнела и опустила голову. Но через секунду она подняла её снова, а поскольку я все ещё смотрел на неё, она посмотрела на меня с улыбкой, но это была невесёлая улыбка. Я спросил её, о чем она сейчас думает.
– О еде, конечно, не трудно догадаться. Раньше у меня был друг, который приносил еду. Теперь я ем, если кто-нибудь делится со мной, или когда мне удаётся что-нибудь найти. А это случается очень редко. А вот пить надо обязательно.
С этими словами она взяла горсть снега и поднесла ко рту. Потом она с трудом поднялась, собираясь идти. Она подала мне руку и сказала: «Прощайте». Я видел, как она измучена от усталости и нужды – она шла, опираясь на палку. Матушка Гато последовала за ней, в своей овчинной шапке, ругаясь и ворча сквозь зубы. Я думаю, что она все ещё вспоминала свой разговор со старым егерем.
В тот момент нас было, наверное, около сорока человек, но люди прибывали непрерывно. Я встретил Амбло, одного из наших сержантов. Он спросил, что я тут делаю. Я ответил, что решил отдохнуть немного, а учитывая, что скоро ночь, решил, что лучше продолжу свой путь завтра.