– Это верно, вот только не все это понимают.

– Кто это не понимает, тот и получает кучу неприятностей на голову.

– Совершенно справедливо! Нет государственного мышления у многих промышленников. Да ещё эти смутьяны – социалисты, которые революционерами себя прозывают, продолжают народ искушать, как демоны – искусители.

– Да, бунтарские идеи очень заразительны! Виданное ли дело, вместо того, что б ловить бунтарей и в кутузку сажать, губернский полицмейстер дома вечерами, выпроваживает детей из залы, садиться за рояль и распевает революционные песни!

– Не может быть!

– Вот те крест, – набожно проговорил Фрол Афанасьевич и перекрестился, на святые образа, – мне это доподлинно известно, от доверенных людей слыхивал.

– По этой причине и нет порядка в Отечестве! Фрол Афанасьевич, может ещё чашечку чая? – спросил Григорий Иванович, видя, что гость уже осушил чашку.

– Нет, Григорий Иванович, благодарствую покорно за угощение, но пора идти. Мне ещё надо по делам в губернскую управу наведаться с визитом, так, что не обессудь, выпью твоего изумительного чая в другой раз.

– Ну, как знаешь, а то может, задержишься ещё?

– В другой раз обязательно задержусь, но не сейчас, – проговорил Фрол Афанасьевич и встал из – за стола.

Григорий Иванович тоже поднялся и стал провожать гостя.

– Ты поедешь в Коренную пустынь к возвращению иконы в Знаменский монастырь? – спросил Фрол Афанасьевич.

– А как же? Обязательно надо ехать.

– Вот и я думаю съездить.

– Поехали вместе.

– Поехали. Ну, прощевай Григорий Иванович.

– Прощай Фрол Афанасьевич.

На этом компаньоны распростились, и Григорий Иванович пошел в кабинет. Там он попытался заняться некоторыми неотложными финансовыми документами, но мысли о начавшейся войне не давали покоя.

На улице начало смеркаться. Григорий Иванович зажег свечи, как вдруг в дверь нетерпеливо постучали.

– Войдите, – ответил Григорий Иванович.

Дверь открылась и на пороге, появился сын. Это был молодой человек, лет двадцати пяти в форме поручика. Григорий Иванович порывисто встал из-за стола и быстро направился к нему. Они, молча крепко обнялись, затем, Григорий Иванович немного отстранил сына от себя и посмотрел оценивающим взглядом.

– Как ты возмужал Сергей, и уже поручик. Ведь давно ль подпоручиком был?

– Да, отец, недавно присвоили мне звание поручика.

– Рад, очень рад за тебя. К нам какими судьбами?

– Дали краткосрочный отпуск.

– Надолго?

– На десять суток. Немного передохну, а там на фронт.

– Это хорошо, Дуня приготовит твою комнату.

– Дуня недавно у нас горничной?

– Да, пару месяцев.

– А откуда она?

– С Льговского уезда, село кажется, Груней называется.

– Где ты таких симпатичных горничных находишь?

– Это не я, это мать твоя, Александра Никифоровна, она хлопотала. Её кто-то просил, из знакомых, за Дуню, взять в горничные.

– Ну и как, справляется?

– Очень работящая, всё исполняет. Александра Никифоровна просто не нарадуется.

– Это хорошо. Как поживает мой друг детства Степан Голощапов?

– Всё с переменным успехом.

– Это как?

– Уж больно пристрастился к карточной игре, ни как не может вовремя остановиться.

– И много проигрывает?

– Очень много. Вот намедни взял у меня в долг приличную сумму, принялся заново за наше купеческое дело, получил приличный барыш. Со мной рассчитался. Я, правда, как с твоего друга детства, не стал с него процент брать. Он ещё закупил товара и с выгодой продал, получив отменную прибыль.

– Так это ж хорошо, человек в гору пошел.

– Хорошо, да не очень. Тут в него словно бес вселился. Снова начал играть в карты и всё спустил. Причем не только все нажитые деньги, но и в долги влез на несколько сотен рублей золотом. И так у него это уже не первый случай.

– Жаль парня, он башковитым был.

– Башковитый, то башковитый, а вот справиться с пагубной страстишкой не может.

– Да, во всех делах, а особенно в карточных играх, надо знать меру.

– А он меры не знает, вот и платит за это. Ну да ладно, Бог ему судья.

– А как мой дядюшка, твой брат, продолжает разоряться?

– К сожалению, не везёт ему в торговле. Сколько я не помогаю, сколько не вытаскиваю из долгов, а он снова вязнет. Он в них, как в шелках.

– Да, жаль человека. Явно торговля, не его дело.