С учётом этого следует признать, что «современные оценки научного познания и научности познания окружающей действительности все более активно выходят за рамки общепринятых в каждой области исследования анахронизмов и традиционно сложившихся методологий, а также методов и методик, порожденных архаичностью путей поиска. Особое место в ряду наук, подверженных коррекции возможностями человеческих достижений в системе эмпирически накопленных закономерностей, занимает дихотомия „язык – речь“. Каждый приближающийся к аксиоматическому блок (или компонент) реализации теснейшим образом связан с целым рядом традиций, зафиксированных в лингвистической литературе как процесс фразеологизаций» (Немец 1993: 7).

Задачи и рамки настоящего исследования не позволяют привести обширную лингвистическую «партитуру» и подчеркнуть нюансировку позиций по проблеме статуса и соотношения понятий языка и речи для иллюстрации всего вышеизложенного (автором проанализировано около 100 определений), однако есть необходимость выделить узловые, гносеологически значимые аспекты данного вопроса для обоснования собственного подхода, органично связанного с параметрированием концептуально обусловленного понятия «язык науки» и смежных с ним объектов, включенных в сферу исследования терминологической деривации.

Как отмечалось выше, на втором витке развития концепция языка науки формируется в условиях уже трехмерного классификационного пространства с учетом собственно филологического, функционального и текстологического аспектов как приоритетных. Этим трем аспектам, по нашим наблюдениям, соответствует трихотомия (гр. tricha — на три части + tom'e сечение; ср. дихотомия) «язык – речь – стиль», имплицитно «сменяющая» традиционную конъюнкцию (язык и речь) – дизъюнкцию (язык или речь) языка и речи. Понятийное расщепление (деление) затрагивает в основном концептуальное пространство речи, увеличив его объем на основе семантического сближения признаков понятий речи и стиля и даже речи и текста, что условно можно рассматривать как проявление частного случая их конвергенции: например, интерпретация речи (дискурса) как «текста, взятого в событийном аспекте», или «связного текста в совокупности с экстралингвистическими… факторами» (Арутюнова 1990: 136); констатация факта, что «язык как деятельность находит свое воплощение в тексте, ставшем в настоящее время полноправным объектом лингвистического анализа…» (Яркина 1995: 4); признание, что «стилевая, т. е. по существу, речевая характеристика прилагается к системе языка» (Звягинцев 1967: 101) и т. д. Апелляция к текстам как уровням речи, репрезентантам гетерогенных функционально-речевых сфер, как речевым произведениям, «решающим единую коммуникативную задачу», имеющим «ярко выраженную функциональностилистическую однородность» (Денисов 1993: 190) и т. п. обнаруживает латентную тенденцию квалифицировать речь и текст в коммуникативнофункциональном осмыслении как понятийные корреляты, обладающие свойствами взаимной дополнительности, субституции и реляции (см. также: теория речевых актов; общая теория текста; подход к стилистике научных текстов как к самостоятельной дисциплине «речевой» ориентации; разработка классификации (типологии) текстов как речевых произведений, «принадлежащих к тому или иному функциональностилистическому регистру» в прикладных целях в исследованиях Г.А. Битехтиной и Л.П. Клобуковой и др.). При таком подходе релевантно определение слова как «основной единицы речи (текстов)… В системе „язык – речь“ слово едино, будучи диалектически противоречивым»; сама система – «лингвистическая абстракция»: «понятия максимальной лексической системы языка и генеральной совокупности текстов являются абстракциями, двумя основными формами лингвистической бесконечности, прямыми свидетелями того, что понятия языка и текста, языка и речи, как понятия научные, изучаемые в лингвистике языка и лингвистике текстов (речи), являются понятиями отвлеченными… Во всей конкретности эти вопросы должны изучаться при анализе речевой деятельности в связи с прочими видами человеческой деятельности…» (Денисов 1993: 13; 33). С учетом этого трихотомия «язык – речь – стиль» может быть скорректирована как «язык – речь/текст – стиль», – под эгидой языка как уникальной лингвосферы, что отражает (и детерминирует) возможность разносторонних подходов к определению языка науки через функционально-коммуникативную призму.

Примечательна следующая версия: «Если взять не только терминологию, а всю специальную речь в какой-либо области науки или техники, то в первом рассмотрении (место терминологии в лексике языка…

место специальной речи в общей массе речи) можно говорить о научно-техническом стиле, во втором (терминология как самодовлеющая система) – о языке науки» (Денисов 1974: 161). Аналогичная акцентуация в литературе вопроса характерна в целом для второго этапа развития данной концепции: «при текстовом анализе терминов решается ряд проблем функционирования текста и в первую очередь проблема соотношения терминов языка и терминов речи… Предполагается, что термины речи, в отличие от терминов языка, свободно производятся в речи для выражения новых понятий…» (Гринев 19936: 213) (деривационно-метаязыковой аспект языка науки).

Диалектическое триединство языка, речи и текста отмечается при семиотическом и функциональном осмыслении феномена языка: «Принципиально важно различать язык как средство общения, речь как процесс использования этого средства и текст как результат процесса использования этого средства (ср. у Л.В. Щербы)» (Кретов 1995: 268). Существенны эти корреляции при логико-математических подходах к анализу языка науки: «… речь (текст) нельзя рассматривать как простую реализацию языковых структур… речевая, или текстопроизводящая, деятельность рассматривается как рассуждение, вопрошание и отвечание, оперирование некоторой совокупностью знаний» (Попович 1987: 25–26).

Ряд позиций, характеризующих состояние научной разработки вопроса, позволяет отметить как недостаточную дискредитацию объекта в целом, так и невыявленность координационных отношений между характеристиками, доминирование терминов, используемых параллельно в широком и в узком смысле, чем также обусловлен значительный разброс мнений о понятии языка науки на втором этапе развития его концепции.

Анализ дефиниций терминов «язык», «речь», «стиль», извлеченных из сферы фиксации (словари, энциклопедии) и сферы функционирования (монографии, статьи, учебники и т. д.: см. выше), показывает, при общей гетерогенности их уточнителей (квалификаторов), сохранение традиции определять данные термины через «близкородственные», отражающие двустороннюю сущность языкового феномена (о многообразии подходов и аспектов отношений феноменов «язык» и «речь» см.: Серебренников 1970: 85–91 и др.).

В таблице 2 зафиксированы наиболее частотные детерминанты-квалификаторы рассматриваемых терминов.

Таблица 2

Как видно из таблицы 1, полностью идентифицируются концептуальные детерминанты по 7 позициям из 22 (эффект соразмерности понятий): и речь, и язык квалифицируются как 1) стиль; 2) система; 3) деятельность; 4) способ, манера…; 5) форма; 6) вид, разновидность…; 7) способность… По остальным пятнадцати видам наблюдается четкая дистрибуция, основанная на разнопорядковости их понятийных сущностей и отношении пересечения (перекрещивания) данных понятий (см. таблицу), когда объем одного понятия частично входит в объем другого при различном содержании каждого из них.

Отмечаются явления концептуально-терминологической субституции и взаимной идентификации, когда язык трактуется «через» речь, речь – через язык; речь – посредством стиля, стиль – посредством речи (ср.: в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля определение речи посредством языка отсутствует).

В микропарадигме «язык», по нашим данным, максимальная корреляция (идентификация) зафиксирована с концептом «стиль» (26,4 % всех случаев из проанализированного фрагмента – блока дефиниций); с концептом «речь» – 18,7 %; «система» – 17,6 %; «средство» – 14,7 %).