Формула бескорыстия преданного науке исследователя подразумевает:

• доходы учёных различаются в зависимости от целого ряда факторов (отрасли знаний; уровня подготовки, квалификации; личного вклада в исполнение того или иного проекта; страны проживания; стажа работы) – и это нормально, это вечная ситуация; ведь обезличка, уравниловка в оценке труда учёных понижает его эффективность;

• в норме оплата научного труда не должна быть низкой, приближаться к прожиточному минимуму здесь / теперь; учёные – часть элиты социума, а не его маргиналы;

• в одних областях науки щедрое финансирование является непременным условием проведения научных исследований (высокотехнологичных), а в других (интеллектуалистских) – нет, им хватает обеспечения общечеловеческих потребностей в питании, проживании, отдыхе и т. д. («хлеба с маслом», по Резерфорду);

• в любой ситуации на первом месте в спектре мотивации научно-исследовательской работы стоят не материальные, а духовные факторы, дельцы, предприниматели, бизнесмены могут, и небезуспешно, руководить научными коллективами, но самостоятельно вести научные исследования они чаще всего уже не в состоянии.

Кое-кто из вполне рядовых докторов или кандидатов наук умудряются неплохо по среднестатистическим меркам зарабатывать по ходу своей официальной службы в научных или учебных заведениях. Пока что у нас редко когда это происходит легально. На казённое жалование не купить коттеджа, иномарки и двухэтажного гаража. В ход идут «серые» и даже «чёрные» схемы. Взятки в высшей школе стали притчей во языцех, а теперь к ней присоединилась по этой постыдной части и школа средняя с рекордно завышенными в ряде регионов результатами ЕГЭ (Всего-то, по подсчётам МВД, по 20 тысяч рублей за предмет).

Денежным «донором» некоторые умельцы делают не только частных лиц, но и государство, и частные предприятия. Например, в археологии – когда часть денег незаметно для «откатанной» бухгалтерии уводится из бюджета археологических экспедиций (экономя на питании экспедиционе-ров, списанном давным-давно снаряжении и т. д.) или по другим статьям бюджетного финансирования науки; ещё «вкуснее», когда шантажируются заказчики предпроектного изучения культурного слоя. Но коррупцией поражены у нас не только НИИ или университеты, так что здесь бессмысленно обсуждать эту тему. Алчный стяжатель материальных благ и креативный исследователь в одном лице совмещаются трудно.

Одна из причин замутнённости финансовой отчётности в российской науке – её чрезмерная бюрократизация. Ни в одной другой стране от держателя грантов на исследования не требуется столько формальных согласований, подписей и печатей. Нигде ему не предписывают – куда тратить выделенные суммы. Только у нас. Отсюда и некие хитрости с распределением и освоением грантовых сумм. В том числе и по негласному сговору с выдающими гранты фондами, издательствами поддержанных грантами работ; разумеется, в лице тех или иных их чиновников и их «учёных» партнёров.

Все эти коллизии не улучшают морального климата в российской науке, а заметно его портят.

Хотя «не хлебом единым жив человек», а тем более творец духовных ценностей вроде учёного, ему тоже надо на что-то жить. Круг первичных потребностей у него не так уж широк: кроме всеобщих – жилья (с его технологической инфраструктурой вроде холодильника, телевизора, газовой плиты и т. д., и т. п.), еды и питья, – ещё средства на пополнение библиотеки, поездки для сбора материалов; ну, ещё на собирание какой-то коллекции, иное хобби (оно уравновешивает душевное состояние).

При «подсчёте денег в чужих карманах» стоит отказаться от сравнения – как синхро-, так и диахронического. Ясное дело, что в императорской России профессор или приват-доцент университета, да что там – гимназический учитель получали куда больше, чем нынешние заведующие кафедрами и лабораториями в постсоветской России. Например, профессор правовед Д.Я. Самоквасов [48] (1843–1911), отслужив положенные для пенсии 20 лет в Варшавском университете, в качестве таковой сохранил те же 2500 рублей ежегодного содержания пожизненно; тут же получив вакантное место управляющего Московского архива министерства юстиции, – ещё столько же в качестве директорского жалования. Чтобы сопоставить эту сумму в 5000 рублей с сегодняшним курсом рубля, стоит приписать к ней пару-тройку нулей.

Понятно, что и в СССР науку, особенно фундаментальную и оборонную, обеспечивали куда щедрее, чем сейчас. В этом, как ни странно, крылись как истоки её достижений, так и провалов. Тем более понятно, что в обозримом будущем Россия нипочём не приблизится к тому уровню, который давно стал нормой на Западе Европы, а тем более в США. Там финансирование науки не опускается ниже 3 % годового национального дохода. В СССР 1970-х гг. эта доля достигала 5–7 % (разумеется, с учётом всех извращений плановой экономики). Но в постсоветской России этот же показатель составляет менее половины процента. Бюджет любого американского университета сопоставим с годовыми расходами на всю российскую науку. Даже рядовой «постдок» в крошечном Люксембурге получает тысяч по 40 евро ежегодно на протяжении четырёх-пяти лет, пока не приобретёт более устойчивый статус в академической среде.