Две ложи

Аннотация

«Великол?пный Никъ-Никъ, котораго мы вид?ли въ ма? на елагинской «стр?лк?», еще не у?халъ за-границу. Множество обстоятельствъ задержали его въ Петербург?. Во-первыхъ, брянскія акціи не оправдали ожиданій. Онъ разсчитывалъ, что посл? ср?зки купона он? въ одну нед?лю вернутъ прежнюю ц?ну 506, а между т?мъ он? и теперь стоятъ на 470. Это ур?зало его бюджетъ. Онъ хот?лъ наверстать на «конк?», но проз?валъ время, а по 122 купить не р?шился…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Великолпный Никъ-Никъ, котораго мы видли въ ма на елагинской «стрлк», еще не ухалъ за-границу. Множество обстоятельствъ задержали его въ Петербург. Во-первыхъ, брянскія акціи не оправдали ожиданій. Онъ разсчитывалъ, что посл срзки купона он въ одну недлю вернутъ прежнюю цну 506, а между тмъ он и теперь стоятъ на 470. Это урзало его бюджетъ. Онъ хотлъ наверстать на «конк», но прозвалъ время, а по 122 купить не ршился. Во-вторыхъ, Никъ-Никъ чрезвычайно заинтересовался игрою «поло» и прекрасно чувствовалъ себя среди блестящаго кружка молодежи, отдающаго свои досуги этому новому и неоспоримо благородному развлеченію. Для него это тмъ удобне, что посщая арену Крестовскаго острова, онъ иногда завтракаетъ у одной француженки тамъ же, и обдаетъ у одной русской барыни на Каменномъ. Въ третьихъ, когда въ Петербург былъ полученъ единственный кусокъ новаго цвтного полотна для сорочекъ, изумительнаго рисунка въ крупную голубую, розовую и желтую клтку самыхъ блдныхъ тоновъ, Никъ-Никъ тотчасъ перехватилъ эту новость, и оказался единственнымъ во всемъ Петербург обладателемъ сорочекъ, созданныхъ въ Лондон къ юбилею королевы Викторіи – дивныхъ сорочекъ въ крупную голубую, розовую и желтую клтку. Это произвело сенсацію, вс бросились искать этихъ клтокъ, но ни нашли. Были какъ будто похожія, но такихъ точно не было. А французъ-рубашечникъ объявилъ, что выписывать вновь не станетъ, потому что въ средин лта уже некому будетъ шить. Понятно, что при такихъ условіяхъ Никъ-Никъ не могъ покинуть невскую столицу, не исчерпавъ до конца эффекта розовыхъ, голубыхъ и блдно-желтыхъ клтокъ. Наконецъ, въ четвертыхъ, явилось еще обстоятельство особой важности. На обд у старой княгини Троевровой, который Никъ-Никъ, какъ знаютъ читатели, предпочелъ всмъ боле заманчивымъ, но и боле легкомысленнымъ приглашеніямъ, и гд онъ надялся быть замченнымъ особами съ всомъ, – на этомъ обд княгиня Троеврова, освдомившись, что онъ предполагаетъ воспользоваться заграничнымъ отпускомъ, посмотрла на него какъ бы съ сожалніемъ, покачала укоризненно головой и сказала: – Ахъ, господа, господа; все-то у васъ заграница на ум. Не умете вы любить отечественное. Никъ-Никъ при этомъ такъ и обмеръ, а сидвшій рядомъ старый князь Сцкій улыбнулся съ свойственной ему благожелательностью, и произнесъ: – Нынче начинаютъ, княгиня, любить отечественное. У меня есть дльные молодые люди, которые совсмъ не стремятся заграницу, разв только въ казенную командировку, по служебной надобности. Этотъ обмнъ замчаній до такой степени смутилъ Никъ-Ника, что онъ подумалъ-было совсмъ отказаться отъ заграничной поздки. Потомъ, однако, успокоился, узнавъ, что самъ князь Сцкій ухалъ въ Aix-les-Bains, а сама княгиня Троеврова выхлопотала своему племяннику пособіе на поздку въ Трувиль, для поправленія здоровья. Такимъ-то образомъ Никъ-Никъ позастрялъ въ Петербург, и въ прошлую субботу похалъ въ Коломяги открывать скаковой сезонъ. У него былъ спеціальный костюмъ для скачекъ: черный жакетъ съ чрезвычайно длинными и круто закругленными фалдами, панталоны изъ блой фланели и свтло-срый цилиндръ. Все это превосходно дополняло знаменитыя розовыя, голубыя и желтыя клтки. Никъ-Никъ побывалъ въ членской бесдк, поздоровался съ знакомыми, и узнавъ о побд «Гароты», выразилъ сожалніе, что опоздалъ къ началу, такъ какъ непременно поставилъ-бы на нее двсти рублей. – И былъ-бы въ отличномъ выигрыш, э? – добавилъ онъ, обводя ближе стоявшихъ весело-вопросительнымъ взглядомъ. Затмъ онъ проникъ на галлерею, и облокотясь спиною о барьеръ, обвелъ биноклемъ длинный рядъ переполненныхъ ложъ. Цлый цвтникъ совершенно лтнихъ шляпокъ, туалетовъ и улыбающихся лицъ. И вся интересная грядка выровнена по шнурку, не то что въ парижскомъ Лоншан, гд нтъ ложъ, и дамы напоминаютъ собою дико-растущіе цвтки, разбросанные здсь и тамъ. Знакомыхъ – почти вся трибуна. Но бинокль Никъ-Ника особенно внимательно остановился на двухъ ложахъ. Изъ одной виднлась желтая, длинная физіономія дамы лтъ пятидесяти, одтой въ темные цвта, съ дорого стоющею чопорностью, и рядомъ громадная голова старца, лысаго, съ срыми бровями и совершенно блыми бакенами. Такія головы бываютъ или у очень заслуженныхъ дворецкихъ, или у тхъ крупныхъ петербуржцевъ, которые ршили, что въ ихъ ранг можно не заниматься наружностью, тмъ боле, что сколько ни занимайся ею, все равно толку никакого не выйдетъ. Въ другой лож Никъ-Никъ разглядлъ даму Уже не первой молодости, но еще очень моложавую, очень элегантно одтую, и рядомъ съ нею двушку-подростка, лтъ пятнадцати, въ шляпк англійскаго фасона и бломъ платьиц. Изъ-за нихъ выдвигалась рыжеватая голова барона Шпицгоха, и сверкалъ его блый жилетъ изъ-подъ чернаго вестона съ бутоньеркой. Никъ-Никъ намтилъ эти две ложи и поднялся наверхъ. Дама лтъ пятидесяти только повернула къ нему свое длинное, желтое лицо, съ густымъ загаромъ на носу, и кивнула не подавая руки. Старецъ протянулъ два пальца, придерживая остальными перчатку. Пальцы были большіе, пухлые, съ кустиками волосъ, и производили непріятное ощущеніе. – Сейчасъ будетъ очень интересная скачка; каждая изъ пяти лошадей можетъ выиграть. – сказалъ Никъ-Никъ. – Неужели вы играете? – спросила дама такимъ тономъ, какъ если-бы спрашивала: неужели вы ходите безъ галстуха? Никъ-Никъ тотчасъ понялъ ее. – Боже сохрани! Играть здсь въ тотализатор? За кого вы меня принимаете, Анна Илларіоновна? – поспшно отвтилъ онъ. – У насъ иногда бываютъ крупные пари между членами, но тотализаторъ – какой ужасъ! Тамъ даже пахнетъ скверно. Дама благосклонно на него взглянула, и улыбнулась узкими коричневыми губами. Старецъ взглянулъ нсколько недоврчиво, но тоже одобрительно, и пустилъ сиплое: хе-хе! – И тотализаторъ, и самыя скачки – все это жалкое обезьянство, европейничанье, – произнесъ онъ. – Въ другомъ мы уже отстали отъ этой глупой привычки, а тутъ еще тянемся. Я-бы уничтожилъ. – Нтъ, почему-же? – протянула дама. – Тотализаторъ – да, я тоже не позволила-бы. Но самый спортъ – разв вы не находите, что онъ отзывается чмъ-то аристократическимъ? Взгляните на афишу – сколько тутъ именъ изъ нашего круга. – Подражаніе, подражаніе Европ; и въ нашемъ кругу тоже еще есть. Лоншанъ какой-то хотятъ устроить, – упорствовалъ старецъ. – Нтъ, я съ вами не согласна; гд есть аристократія, тамъ долженъ быть благородный спортъ… – оспаривала дама. – Такъ ездите на бга, вотъ національный русскій спортъ! – Бга? Что вы говорите! Вдь это развлеченіе для тхъ… какъ это называется? Ну, вотъ, гд калачи продаютъ… – Калашниковская пристань? Тамъ никакихъ калачей не продаютъ, а милліонныя дла длаютъ, – строго объяснилъ старецъ. – Вы скоро предпринимаете вашъ обычный вояжъ за границу? – вмшался Никъ-Никъ, и его голосъ зазвучалъ какой-то почтительной слащавостью. – Да, меня посылаютъ въ Аркашонъ; но я все откладываю. Эта «заграница» ужъ такъ надола, до такой степени все тамъ жалко, скверно, мизерно посл нашихъ широкихъ русскихъ привычекъ… – Парижъ, я вамъ скажу, сдлался прямо гнусенъ, – вставилъ съ нкоторымъ оживленіемъ старецъ. – Я вотъ только-что вернулся, во всей Европ побывалъ, и везд – одна гадость. Только и почувствовалъ себя снова человкомъ, когда меня высадили на варшавскомъ вокзал. Околышъ на моемъ курьер, и тотъ роднымъ показался. – Но нельзя-же сказать, чтобы все было тамъ скверно. Театры, магазины… ну, наконецъ, рестораны… – замтила дама. – Хуже нашихъ, хуже! – опять строго отрзалъ старецъ. – Фальсификація и дороговизна. Измельчало все, подгнило. Вся ихъ цивилизація подгнила. Мн, я вамъ скажу, во всей Европ только одно понравилось. Былъ я нынче въ первый разъ въ Стокгольм, такъ тамъ въ садовыхъ кафе вечеромъ каждому постителю подаютъ зеленое байковое одяло. Вотъ это умно, этому и у насъ подражать-бы слдовало. Дама разсмялась. – И вы сидли тамъ подъ зеленымъ байковымъ одяломъ? – спросила она. – Сидлъ-съ, какъ какой-нибудь штурманъ, и прекрасно себя чувствовалъ. Но у насъ не знаютъ, что именно слдуетъ перенять у Европы, – заключилъ уже брюзжащимъ тономъ старецъ. Лошади, между тмъ, поскакали. Никъ-Никъ воспользовался моментомъ, и сдлавъ торопливый, но почтительный поклонъ, покинулъ ложу. «Чортъ возьми, изъ-за нихъ я не усплъ поставить», подумалъ онъ съ неудовольствіемъ, наводя бинокль на скаковой кругъ. – «Ну, такъ и есть, мой фаворитъ обскакиваетъ… нтъ, отпалъ. Но все равно, я потерялъ ощущеніе игры». Онъ сталъ пробираться между двумя рядами ложъ, раскланиваясь, на минуту останавливаясь подл знакомыхъ дамъ, обмниваясь съ нкоторыми изъ нихъ какими-то условными знаками. Затмъ онъ вошелъ во вторую изъ намченныхъ имъ ложъ. – Выиграли? – быстро обернулась къ нему элегантная дама не первой молодости. – Увы, мн помшали поставить, – отвтилъ Никъ-Никъ, и объяснилъ, кто его задержалъ, причемъ изъ самаго тона его ясно было, что когда сидишь въ лож у такихъ особъ, то нечего думать объ игр. – А я проигралась, то-есть не я сама, я ставила вотъ на ея счастье… (дама указала на сидвшую подл нея двушку-подростка). А баронъ, представьте, выигралъ… Баронъ вынулъ изъ жилетки три билета съ однимъ номеромъ и показалъ Никъ-Нику, причемъ его рыжіе усы, рыжія губы и рыжія веснушки раздвинулись въ одну живописную улыбку. – Садитесь, m-r Повацкій, разсказывайте… – суетливо приглашала дама, безъ нужды двигая своимъ стуломъ и подбирая платье. – Знаете новость: черезъ недлю мы узжаемъ. На мсяцъ куда-нибудь въ Швейцарію, а потомъ въ Біаррицъ. Я бы ухала раньше, но вотъ относительно Лили надо списаться. Нельзя же мн таскать ее за собою, вдь я ду отдохнуть, вы понимаете. Теперь все устроилось. Я по дорог завожу ее въ деревню ея отца, тамъ его мать. И онъ тоже тамъ, мой бывшій мужъ. Пробуду тамъ нсколько дней, и – вонъ изъ Россіи. – Тянетъ? – Ахъ, какъ тянетъ! Знаете, просто не смотрла бы здсь ни на что. Такъ противно, такъ противно… Ну, что такое, возьмите, эти скачки? Вдь это пародія какая-то! Можно-ли чувствовать себя въ дух среди этихъ петербургскихъ дамъ, напримръ? – Къ мужчинамъ вы снисходительне? – Разумется. По моему, въ Россіи если есть что нибудь хорошее, такъ это – мужчины. Нкоторые, по крайней мр. А все остальное – ужасъ, ужасъ, ужасъ! Горничной не могу найти себ. Лакей, мой Филипъ, вы знаете? – очень порядочный былъ для выздного, и вдругъ сегодня, представьте себ, нался луку! Подсаживаетъ меня въ коляску, а я слышу – лукъ. Велла ему дома остаться, что же мн было длать… Шляпу вчера по всему Петербургу искала, и не нашла. Модели проданы, а сами не умютъ сдлать. Вотъ и надла изъ тхъ, что еще въ ма покупала. Нтъ, merci; черезъ недлю мы улетучиваемся. А куда вы отсюда? – Отсюда? Но я еще ничего не имю въ виду. – Баронъ предлагаетъ обдать у Фелисьена. Я завезу Лили домой, это почти по дорог. Боже мой, хоть хозяинъ тамъ французъ, это немножко поднимаетъ нервы. Вы будете? Никъ-Никъ общалъ быть. – Значитъ, въ деревн вы встртитесь съ вашимъ бывшимъ мужемъ? – спросилъ онъ какъ-то хитро. – Да. И мы встртимся какъ чужіе. Это оригинально, не правда-ли? Что, если онъ станетъ за мною ухаживать? – Весьма возможно. Для него это тоже покажется оригинальнымъ. – Вы думаете? – Ручаюсь. Дама засмялась, отвернулась, поправила падавшіе изъ подъ шляпки волосы Лили, потомъ быстро наклонилась къ Никъ-Нику и произнесла очень тихо надъ его ухомъ: – Но вдь это… это нельзя было бы считать за адюльтеръ?